Леса европы в средние века. Леса западной европы. Почему в Средневековой Европе не умывались

8. ЛЕС И ВЛАСТЬ В ЕВРОПЕ: ОТ СВЕДЕНИЯ ЛЕСОВ ДО ЭРЫ ЛЕСНЫХ УСТАНОВЛЕНИЙ

Правда ли, что наша культура началась в борьбе с лесом? Вальтер фон дер Фогельвейде при виде вырубленных лесов ощущает груз прожитых лет: «С кем прежде мы играли / теперь и стар, и хвор / мир стал мне незнакомым / и выкорчеван бор» (die minegespilen waren / die sint traege und alt. / bereitet ist das velt , / verhouwen ist der wait ). Выкорчевки лесов Высокого Средневековья считаются если не самыми значимыми, то самыми масштабными изменениями ландшафта в истории Центральной и Западной Европы от оледенения до наших дней. Правда, современные исследования несколько снизили их драматизм: пыльцевой анализ показывает, что сведение лесов Высокого Средневековья было лишь кульминацией и завершением процесса, начавшегося за тысячи лет до этого, с приходом в эти края земледелия. Однако пока преобладало подсечно-огневое земледелие, вырубки в основном вели не к уничтожению леса, а к смене преобладающей породы и широкому распространению бука. Еще в послеантичную эпоху на обширных немецких пространствах шло лесовосстановление, его кульминация относится к VII веку (см. примеч.123). Лишь с полным переходом к подлинной оседлости и многопольной системе земледелие стало постоянным. Большая часть лесов, которые рубили в то время, уже давно были осветлены и освоены под поля древними полубродячими земледельцами.

Ничего особенного здесь нет, подобным образом вели себя земледельцы во всем мире. Однако необычно то, что сведение леса в эпоху своей кульминации обрастает правовыми формами, подлежит управлению и подробной документации. В этом – колоссальный контраст со скудостью источников в большинстве регионов мира! Вырубка леса дает поселенцу свободу, точнее, определенные, по большей части временные свободы от податей. Однако эти свободы предполагают, что на сведение леса необходимо получить разрешение властей, и что лес становится территорией права. Конечно, были и «дикие» вырубки – откуда бы взялся такой лесной кадастр и такой всеохватный контроль, который смог бы их предотвратить? Как всегда, письменные источники содержат далеко не все. Но и исследования поселений указывают, что большая часть деревень, история которых восходит к процессу сведения лесов, закладывалась планомерно, по нескольким определенным моделям. Там, где вырубка лесов была способом распространения власти на дальние леса, в которых имущественные отношения еще оставались неясными, отношения между феодалами доходили «до настоящего соревнования» в корчевании лесов (см. примеч. 124).

Правда ли, что для людей того времени лес был врагом, что с ним нужно было бороться? Такое можно услышать часто. Но не надо представлять все леса той эпохи как девственные чащи. Уже тогда было немало светлых пастбищных лесов, важных и ценных для крестьян как места выпаса и откорма свиней. Уже в Капитулярии Карла Великого 795 года наказ о рубках леса дополняется оговоркой, что леса, «где они необходимы» (ubi silvae debent esse ), запрещается чрезмерно рубить и повреждать.

Далее, видимо, в разъяснение, речь идет об охоте и откорме свиней. Предписание предполагает, что людям известно, где должен сохраняться лес. Действительно, деревни с приречными наделами-гуфами – поселения, возникшие вслед за сведением лесов на юге Нижней Саксонии, – не выходили за пределы плодородных лёссовых почв. Права на рубки леса, которые в Высоком Средневековье французские короли передали монастырям Иль-де-Франс, содержали распоряжения об охраняемых лесах и лесополосах (см. примеч. 125).

Прежде всего лес поставлял дрова. Автор французского лесного регламента 1610 года Сен-Йон считал, что в Средиземноморье с его более теплым климатом лесам не нужно уделять такое внимание, как на Севере, где из-за суровой зимы «древесина – это как бы половина жизни» (см. примеч. 126). Действительно, на Севере древний ужас перед зимними холодами оживал сразу, как только ощущалась нехватка дерева, а радостное потрескивание огня под звуки воющей снаружи метели символизировало домашний уют и благополучие. Ежегодное наступление зимней стужи почти неизбежно порождало менталитет предусмотрительности. С жителями более южных регионов природа обходилась не так сурово. Вероятно, это сыграло не последнюю роль в том, что экологическое сознание с его склонностью к планированию и тревогой о будущем приходит в основном с севера!

Во многих регионах кампания по сведению леса закончилась примерно к 1300 году, во всяком случае до прихода Великой чумы и падения численности населения. Были к тому времени уже исчерпаны все лесные почвы, которые худо-бедно можно было распахать? Вероятно, отчасти да, но Марк Блок полагает, что сверх этого люди поняли – в интересах сохранения собственной жизни им нужно беречь оставшиеся леса. Уже в апогее лесорубной кампании и словно в ответ на нее стали появляться установления по охране леса. Затем пришла чума, и вызванный ею спад демографического давления и активности рубок на целое столетие сделал охрану леса менее актуальной. Процесс обезлюдения, опустения деревень, достигший кульминации в Позднем Средневековье, особенно сильно затронул поселения, основанные в ходе сведения лесов. В горных ландшафтах, таких как Золлинг или Рён, оказались заброшенными до 70 % деревень; о них еще долго напоминали одинокие запустевшие церкви. В Рейнхардсвальде, где сегодня в лесу покоятся остатки 25 деревень, ровные ряды дубов напоминают о том, что когда-то очень давно их здесь аккуратно высадили для создания лесопастбища (см. примеч. 127).

Описывая 1340-е годы, немецкий географ и эколог Ханс-Рудольф Борк отмечал на лёссовых почвах юга Нижней Саксонии «катастрофическую», «просто захватывающую дух» эрозию, какой не было со времен оледенения. Ее непосредственную причину он усматривает в экстремально дождливом сезоне 1342 года. Однако можно исходить из того, что условия для «катастрофы» были созданы вырубками леса на крутых горных склонах. После этого установился относительный покой, длившийся более 400 лет, вплоть до эпохи аграрных реформ. Вероятно, пастбищное хозяйство, которое в процессе опустошения деревень распространилось по горным склонам, было более щадящим для почв, чем плуг (см. примеч. 128).

В Позднем Средневековье произошел крупный переворот: не вырубки леса, а сам лес стал теперь основой власти, во Франции – восходящей королевской, в Германии – зарождающихся территориальных княжеств. Свои притязания на господство над лесами монархи и владетельные князья заявляли уже не через сведение леса, а через его охрану. Этим объясняется уникальное обилие документов по истории леса во Франции и Германии. С XVI века суверены и их юристы представляли свое господство над крупными лесами как нечто само собой разумеющееся, как издревле принятое право, хотя на самом деле речь шла о новой конструкции, выстроенной на весьма шатком фундаменте традиций (см. примеч. 129). Хотя право монарха на охоту, закреплявшее за ним лесные земли, существовало с Раннего Средневековья, и в этом смысле связь между лесом и властью в германо-кельтской Европе очень стара, однако первоначально это право не включало в себя контроль над лесопользованием. Лесопользование стало интересовать власть только в Позднем Средневековье. В Германии большую роль сыграло развитие горного дела. Поскольку горнякам требовались колоссальные количества леса, то право на горные разработки, впервые провозглашенное в 1158 году Фридрихом I Барбароссой в Ронкальских постановлениях, включило в себя и доступ к лесам.

Примерно с 1500 года, эту дату можно назвать довольно точно, немецкие владетельные князья один за другим начали издавать лесные установления, многие из которых распространялись не только на их частные леса, но и на леса всей страны. Это привело к затяжным конфликтам с сословными представительствами на местах. С 1516 года, в эпоху Франциска I, серия лесных указов, маркировавшая начало эры энергичной королевской лесной политики, издается и во Франции. Из Священной Римской империи начиная с XVI века до нас дошло «неслыханное количество лесных установлений»: «Стало воистину хорошим тоном издавать лесные постановления как можно чаще». Нет сомнений в том, что фюрсты открыли охрану лесов как важнейшее средство политической власти. Спорные притязания фюрстов на высшую власть над всеми лесами страны их юристы легитимировали при помощи старых прав на охоту и горное дело, а также права высшего суверенного надзора над крестьянскими Марковыми лесами. Однако еще более активно они использовали собственные утверждения о том, что стране угрожает общий дефицит дерева. Из всех обоснований только это было понятным и принятым, господское право на охоту вызывало у крестьян ненависть. В эпоху, когда общественное мнение благодаря книгопечатанию, реформации и коммуникационным сетям гуманистов становилось властью, фюрстам имело прямой смысл оправдывать свои вмешательства в жизнь граждан общим благом (см. примеч. 130).

Впрочем, чистым фантомом угроза дефицита дерева, несомненно, не была. Рост численности населения и «огневых ремесел» – металлургии, стекольного дела, солеварения, обжига черепицы и кирпича действительно приводили к частым локальным проблемам в снабжении. Но эти проблемы не были абсолютными. В целом в Германии лесов вполне хватало, так что снабжение было в первую очередь вопросом транспорта и распределения. В то время резко пошел вверх плотовой и молевой сплав, все больше рек и ручьев освобождали от естественных препятствий и оборудовали для сплава. Около 1580 года герцог Юлий Брауншвейг-Вольфенбюттельский, обустроивший для плотового сплава реку Окер, побил непокорный город Брауншвейг аргументом, что теперь он за один гульден может построить больше, чем его отец за 24. Зато масштабный плотовой сплав ухудшал самообеспечение тех мест, чей лес «сплавляли» в дальние регионы. Кроме того, нехватка дерева казалась тем страшнее, что самыми первыми вырубались легко доступные леса, а именно их видели горожане. Поэтому угроза дефицита леса становилась все более удобным политическим инструментом, и не только в Германии, но и на большой части Европы. Размахивая этим пугалом, можно было надежнее укрепить территориальное господство и обосновать штрафы за нарушения лесного законодательства. Кроме того, трудности в снабжении лесом служили правительствам рычагом для того, чтобы делать деньги из прав на горные разработки и держать на короткой узде горняков. Фюрсты ссылались на дефицит дерева. Но, налагая ограничения на лесопользователей, они, руководствуясь собственным фискальным интересом, вносили немалую лепту в то, чтобы сделать лес дефицитом. Во Франции Жан-Батист Кольбер, могущественный министр Людовика IV, предупреждал: «Франция погибнет от нехватки леса». Его лесоохранная политика была направлена в первую очередь на снабжение лесом флота (см. примеч. 131).

Как влияла вся эта политика начала Нового времени на сами леса? Ответить на этот вопрос нелегко, споры продолжаются по сей день. Так, во Франции противостоят друг другу два объемистых труда: Мориса Девеза и Андре Корволь. Девез видит во французских королях, даже если их действия не всегда приводили к успеху, спасителей от дефицита дерева, наступившего уже в XVI веке. Для Корволь «табуизирование» высокоствольных лесов является в высшей степени символической демонстрацией силы со стороны королевской власти, а утрата лесов служит лишь «легендой» (см. примеч. 132).

В Англии, как полагает Рекхем, вопреки всем жалобам о печальной судьбе лесов Нового времени, королевские леса принадлежали к «самым устойчивым и самым успешным из всех средневековых институций». И это при том, что в Англии королевская власть над лесами вызывала особую ненависть. Она восходила к эпохе Вильгельма Завоевателя, то есть к тому времени, когда еще невозможно было использовать дефицит леса как политический инструмент, и основной ее чертой была узурпаторская жестокость. Эта власть была печально известна такими жуткими наказаниями, как ослепление и кастрация и казалась откровенным выражением охотничьей страсти короля-тирана, еще не прикрытой заботой об общем благе. Недаром английским национальным героем стал Робин Гуд – мятежник, боровшийся против лесных привилегий норманнских королей. Однако и он, даже именно он, нуждался в охране лесов. Ограничения королевской власти с подписанием Великой хартии вольностей (1215) отразились и на королевских лесах, выведя вперед другие интересы. Было ли это для лесов безусловно пагубным? Рекхем справедливо подчеркивает, что суждения о том, что происходило в древности с английскими лесами, будут много оптимистичнее, если включить в рассмотрение низкоствольные леса (coppices ). Такие леса были необходимы крестьянам и представителям «огневых ремесел». Тем не менее в Англии лес никогда не пользовался такой любовью, как в Германии, и это отразилось на облике ландшафта (см. примеч. 133) – в современной Англии туристу бросаются в глаза безлесные склоны. Чувство, что на горах по самой их природе должен расти лес, британской традиции не свойственно. В то время как в Англии, а также во Франции высокоствольный лес является символом монархии и аристократии, в Германии, причем именно в эпоху Французской революции, он стал символом общего достояния, нуждающегося в защите от частной корысти.

Историю лесных установлений можно писать как историю их нарушений, при издании новых установлений часто ссылались на то, что предыдущие уже не функционируют. Служащие лесных ведомств часто не были заинтересованы в соблюдении запретов, ведь они жили за счет штрафов. Город Бёблинген, выступая против вюртембергского лесного установления 1532 года, заявил, что не нуждается в государственном форстмейстере для «ухода» за городским лесом: «нас и наших потомков это дело касается несколько больше, чем других» (unns unnd unsern nachkommen ist die sack etwas mer angelegen, dan andern ). Пусть де кто-нибудь сравнит их лес с государственными лесами – и тогда будет ясно, какой из них более нуждается в «уходе» (см. примеч. 134). Когда Франциск I задал вопрос монахам-картезианцам, как могло получиться, что их леса прекрасно сохраняются, а королевские – сильно нарушены, он получил ответ: все дело в том, что у монахов нет государственных лесных смотрителей. Кроме того, в XVI веке еще не было точных лесных карт и полноценных лесотаксационных описаний, так что служащие лесных ведомств толком не знали тех лесов, которые им полагалось охранять. В то же время в условиях Западной и Центральной Европы было достаточно всего лишь ограничить пользование – и лес мог полноценно восстанавливаться. Интересы охоты, которые в значительной степени определяли лесную политику фюрстов (если только «охотничий дьявол» не уступал «горному дьяволу» – охоте за благородными металлами), должны были приводить к ограничению лесопользования, чтобы не пугать диких животных. В XVIII веке в лесных установлениях учащаются указания по посадке искусственных лесов.

Восстановление европейских лесов шло не только благодаря лесным установлениям, но и наоборот, за счет их нарушений и конфликтов вокруг леса. Если крестьяне не спешили очищать лес от «мертвой древесины», а на указание фёрстера возражали, что валежник удобряет лесную почву, то с экологической точки зрения они были правы. Если они придерживались плентерного хозяйства (Plenterwirtschaft ), то есть выборочных рубок, и по мере надобности рубили отдельные деревья вместо того, чтобы вырубать единым махом целые леса, то это «беспорядочное» лесопользование, презираемое лесоводами как «мародерство», на самом деле способствовало естественному омоложению леса. Браконьеры снижали численность охраняемых егерями диких копытных, создавая условия для роста лиственных деревьев и смешанных лесов. В сравнении с другими лесными регионами мира четко видно, как в Центральной Европе, несмотря на все хищничества, развивалось практически действенное лесное сознание. Не последнюю роль в его становлении играли споры и разногласия, решавшиеся правовыми и лесохозяйственными методами. Молчаливое, небрежное уничтожение лесов на протяжении столетий в таких условиях представить себе нелегко.

Главную роль при этом играло то, что лесное сознание, формировавшееся сверху, соединялось с другим, шедшим снизу – из городов и крестьянских лесных товариществ. Споры и конфликты вокруг леса могут быть в определенных условиях губительны для него, а именно если все стороны, чтобы продемонстрировать свои обычные права, состязаются между собой в рубках и разграблении. Но если конфликты получают правовое оформление, а их разрешение институционализировано, что как раз и наблюдалось в Центральной Европе, то они обостряют лесное сознание и приводят к соревнованию уже за то, кто будет лучшим защитником леса. Крестьяне нередко и с полным правом отвечали на упреки фюрстов в чрезмерных рубках и разбазаривании дерева встречными обвинениями. Крестьяне были далеко не такими «древоточцами» и «лесными кровососами», какими их представляли княжеские лесные смотрители. В «Двенадцати статьях» Крестьянской войны 1525 года, причины которой не в последнюю очередь следует искать в лесных конфликтах, восставшие крестьяне заверяют, что требуемый ими возврат лесов общинам не приведет к уничтожению этих лесов, поскольку выбранные общиной «депутаты» будут надзирать за рубками (статья 5). Еще в XVIII веке члены марок в Золлинге справедливо возражали своему суверену, который в оправдание собственного вмешательства упрекал их в уничтожении леса, что у них есть собственный дровяной устав и что их лес находится в хорошем состоянии (см. примеч. 135).

В основном с Позднего Средневековья, с обострением междоусобиц вокруг уже сократившихся лесных площадей, во многих регионах появились лесные товарищества (Waldgenossenschaften ). Их основной стандарт соответствовал натуральному хозяйству и принципу «лес должен оставаться лесом». Запрещалось корчевать лес и продавать древесину чужим людям. Потребности устанавливались в соответствии с деревенской иерархией. С XV века новые поселенцы часто уже не получали постоянный пай в лесной марке, даже если использовали его de facto. Такой социальный надзор над лесом осуществлялся обычно в согласии с владетельными князьями, ранние варианты их лесных установлений вобрали в себя правовые нормы Марковых товариществ. Какие бы ни шли споры, но между властью и крестьянами существовала общность интересов, и вплоть до жесткого разделения сельского и лесного хозяйства в XIX веке нельзя было и помыслить о том, чтобы полностью вытеснить из леса крестьян. Хотя Крестьянская война в Германии и закончилась кровавой победой фюрстов, но шок от страшного восстания надолго вошел в их кровь и плоть, и с тех пор они стали осторожнее в произвольном присвоении прав на лес. Тирольские марковые товарищества в 1847 году, после более чем 500-летней тяжбы против графа Тирольского, а затем одного из Габсбургов, добились победы и права собственности над своими лесами! Во французских королевских судах шансы крестьян, как правило, были слабее. Но даже там, как полагает Ален Рокле, изучавший историю лесов Нормандии, можно «без преувеличения» сказать, что «старый порядок (Anden regime ) был эрой крестьянского леса». Правда, мнения здесь расходятся (см. примеч. 136).

Как влияло на лес крестьянское хозяйство? Крестьянам нужен был пастбищный лес для выпаса скота, низкоствольный лес для заготовок дров и строевой лес, в котором можно было рубить высокие деревья для строительных нужд. С точки зрения «биоразнообразия» крестьянские леса достойны внимания, ведь они были намного богаче видами, чем чистые высокоствольные насаждения, столь высоко ценимые лесным хозяйством. По общей площади преобладали, видимо, пастбищные леса. Оценка воздействия выпаса на лес и окружающую среду – давняя, известная и мучительная проблема, вызывающая дебаты во всем мире и обремененная грузом противоположных интересов. Однако тот светлый лес с богатым подлеском, который крестьяне предпочитали для выпаса скота и заготовки веточного корма, вряд ли можно считать экологически нарушенным. С точки зрения экологии есть основания для переоценки роли крестьян в истории леса.

Из книги Жака Ле Гоффа «Цивилизация средневекового Запада»:

Когда юный Тристан, сбежавший от норвежских купцов-пиратов, высадился на побережье Корнуолла, «он поднялся с великим усилием на утес и увидел перед собой пустынную песчаную долину, за которой простирался бесконечный лес». Но вот из этого леса внезапно появилась группа охотников, и юноша присоединился к ней. «Тогда они пустились, беседуя, в путь, пока не достигли наконец роскошного замка. Его окружали нуга, фруктовые сады, рыбные садки, тони и пашни».

Страна короля Марка - вовсе не легендарная земля, созданная воображением трувера. Это физическая реальность средневекового Запада. Огромный покров лесов и ланд с разбросанными по нему возделанными плодородными прогалинами - таков внешний облик христианского мира. Он подобен негативному отпечатку мусульманского Востока - мира оазисов посреди пустынь. Там, на Востоке, лес - редкость, здесь он в изобилии; деревья там - признак цивилизации, здесь - варварства. Религия, рожденная на Востоке под кровом пальм, расцвела на Запале в ущерб прибежищу языческих духов - деревьям, которые безжалостно вырубались монахами, святыми и миссионерами. Любой прогресс на средневековом Западе был расчисткой, борьбой и победой над зарослями, кустарниками и, если нужно было и если техническое оснащение и храбрость это позволяли, над строевым, девственным лесом - «дремучей чащей» Персеваля, selva oscura Данте. Но реальное сосредоточение бьющейся жизни - это совокупность более или менее обширных прогалин, экономических, социальных и культурных ячеек цивилизации.

Четыре времени года, Le Secret des secrets, 15 в.

Долгое время средневековый Запад оставался скоплением поместий, замков и городов, возникших среди невозделанных и пустынных пространств. Лес, впрочем, и был тогда пустыней. Туда удалялись вольные или невольные адепты бегства от мира (fuga mundi): отшельники, любовники, странствующие рыцари, разбойники, люди вне закона. Это св. Бруно и его спутники в «пустыне» Гранд-Шартрез или св. Молем и его ученики в «пустыне» Сито, Тристан и Изольда в лесу Моруа («Мы вернемся в лес, который прикроет и защитит нас. Идем, милая Изольда!... Они идут через высокие травы и вереск, и вот уже деревья смыкают над ними свои ветви, и они скрываются за густой листвой») или предтеча, а может быть, и модель Робина Гуда, искатель приключений Эсташ Монах, который укрылся в начале ХIII в. в лесу Булонэ. Мир убежища, лес имел и свои привлекательные черты. Для рыцаря это был мир охоты и приключений. Персеваль открыл там «красивейшие вещи, какие только могут быть», а некий сеньор советует Окассену, заболевшему из-за любви к Николет: «Садитесь на коня и поезжайте в лес. Вы там развеете свою печаль, увидите травы и цветы, услышите, как поют птицы. И, может статься, вы услышите там заветные слова, от которых вам станет легче на душе».

Для крестьян и вообще мелкого трудового люда лес был источником дохода. Туда выгоняли пастись стада, там набирали осенью жир свиньи - главное богатство бедного крестьянина, который после «откорма на желудях» забивал свою свинью, и это сулило ему на зиму если не обильную пищу, то средство к существованию. Там рубили лес, столь необходимый для экономики, долгое время испытывавшей нужду в камне, железе и каменном угле. Дома, орудия труда, очаги, печи, кузнечные горны существовали и действовали только благодаря, дереву и древесному углю. В лесу собирали дикорастущие плоды, которые были основным подспорьем в примитивном рационе сельского жителя, а во время голода давали ему шанс выжить. Там же заготовляли дубовую кору для дубления кож, золу кустарников для отбеливания или окраски тканей, но особенно - смолистые вещества для факелов и свечей, а также мед диких пчел. столь желанный для мира, который долгое время был лишен сахара. В начале XII в. обосновавшийся в Польше французский хронист Галл Аноним, описывая достоинства этой страны, называет сразу же после целебного воздуха и плодородия почвы обилие богатых медом лесов. Пастухи, дровосеки, углежоги («лесной разбойник» Эсташ Монах, обрядившись в углежога. совершил один из самых удачных своих грабежей), сборщики меда - весь этот мелкий люд жил лесом и снабжал его дарами других. Он также охотно занимался браконьерством, но дичь была прежде всего продуктом заповедной охоты сеньоров. Эти последние, от мельчайших до самых крупных, ревниво оберегали свои права на лесные богатства. Особые служащие сеньоров, «лесные сержанты», повсеместно выслеживали расхитителей-виланов. Сами государи были крупнейшими лесными сеньорами и своих королевствах и энергично стремились оставаться таковыми. Со своей стороны и восставшие английские бароны навязывали в 1215 г. Иоанну Безземельному наряду с Великой хартией вольностей особую Лесную хартию. Когда в 1332 г. Филипп VI Французский распорядился составить перечень прав и владений, из которых он хотел образовать «вдовью долю» королевы Жанны Бургундской, он приказал расписать отдельно «оценку лесов», дававших треть общих доходов этого домена.

Но из леса исходила и угроза - он был средоточием вымышленных или действительных опасностей, тревожным горизонтом средневекового мира. Лес обступал этот мир, изолировал его и душил. Это была главная граница, «ничейная земля» (no man’s land) между сеньориями и странами. Из его страшного «мрака» внезапно появлялись голодные волки, разбойники, рыцари-грабители.

В Силезии в начале XIII в. двое братьев несколько лет удерживали лес Садлно, откуда они периодически выходили, чтобы брать в плен на выкуп бедных крестьян округи, и препятствовали герцогу Генриху Бородатому основать там хотя бы одну деревню. Синод в Сантьяго-де-Компостелле, должен был обнародовать специальный устав, чтобы организовать охоту на волков. Каждую субботу, кроме кануна Пасхи и Троицы, священники, рыцари и не занятые на работах крестьяне были обязаны участвовать в истреблении волков и ставить капканы; отказавшихся подвергали штрафу.

Из этих прожорливых волков воображение средневекового человека, опираясь на фольклорные образы незапамятных времен, легко делало чудовищ. В каком огромном количестве житий святых встречаем мы чудо приручения волка, подобное тому, как св. Франциск Ассизский приручил свирепого зверя Губбио! Из всех этих лесов выходили человековолки, оборотни, в которых средневековая дикость смешивала животное с полуварваром-человеком. Иногда в лесу прятались еще более кровавые чудовища - например провансальский тараск, проклятый св. Мартой. Леса были, таким образом, не только источником реальных страхов, но и универсумом чудесных и пугающих легенд. Это Арденнский лес с его чудовищным вепрем, убежище четырех сыновей Аймона, где св. Губерт превратился из охотника в отшельника, а св. Тибальд Провенский - из рыцаря в отшельника и углежога; лес Броселианд, место чародейств Мерлина и Вивианы; лес Оберон, где Гуон Бордоский поддался чарам карлика; лес Оденвальд, где под ударами Гагена окончил свою трагическую охоту Зигфрид; Манский лес, где печально бродила Берта Большеногая, а позже сойдет с ума несчастный французский король Карл VI.

В средние века началось уничтожение лесных массивов Европы, которые образовывали густую, почти непрерывную зону. Оно было связано с быстрым распространением технологий хлебопашества и скотоводства. Уничтожение лесов началось с юга континента и продолжалось на север и восток. Ж. Дорсет сообщает, что Карл Великий (742-814) издал указ, который жаловал участок леса под распашку любому, кто мог спра

виться с этой работой. В период его правления в результате интенсивного сведения лесов 2/5 всей территории Франции были распаханы. Время с Х по XIII век называют в Европе Великим корчеванием или Великой распашкой. Уже в XVI веке стала ощущаться нехватка древесины, особенно с постепенным развитием металлургии и кузнечного дела, где широко использовался древесный уголь, а также в связи с кораблестроением.

Таким образом, сельскохозяйственные технологии за 2000 лет превратили Европу за пределами России в зону преимущественно распаханных земель, пастбищ, осушенных болот, живых изгородей и рощ с кое-где сохранившимися (преимущественно в горах) участками леса.

Но до эпохи Великих географических открытий значительная часть суши земного шара осталась не затронутой сельскохозяйственной деятельностью. За пределами Евразии исключения составляли небольшие анклавы сельскохозяйственных цивилизаций инков и майя в Америке. Европейцы, открывшие новые земли и совершившие первое кругосветное путешествие, устремились во вновь открытые районы и принесли туда сельскохозяйственные технологии, которые в Европе уже достигли высокого уровня. Эта волна эмиграции из Европы была связана с возникшей к тому времени перенаселенностью, возросшей нищетой народа, появлением большого числа безземельных дворян. Первой ареной заселения стала Северная Америка, где европейцы поселились уже в XVII веке, а затем Австралия, Африка и Южная Америка. AAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAAA

Освоение Северной Америки, в основном территории нынешних Соединенных Штатов, происходило «взрывным» образом. Описывая освоение территории США У.О. Дуглас – доктор права, старейший член Верховного суда США, назвал свою книгу «Трехсотлетняя война. Хроника экологического бедствия» (1975). Если в Европе понадобилось около 2000 лет, чтобы разрушить естественные экосистемы, то в США для этого потребовалось всего около 200 лет. Ко времени прихода европейцев весь восток США до реки Миссисипи был покрыт густыми лесами. В 1754 г. на каждого жителя штата Массачусетс приходилось 9,71 га леса, а в 1830 г. только 3,24 га. К середине ХХ века из 170 млн. га лесов Атлантического побережья сохранилось только 7-8 млн. га, в основном вследствие повторных облесений и искусственных преобразований. Затем были освоены Великие равнины за рекой Миссисипи, и прерии превращены в зону экстенсивного земледелия. Естественные экосистемы сохранились только высоко в горах и в засушливых районах.

На территории России процесс сведения лесов для нужд сельского хозяйства, строительства и получения топлива начался вместе с появлением сельскохозяйственных технологий, т.е., по крайней мере, 2000 лет назад. Однако этот процесс шел вначале довольно медленно и интенсифицировался только в последнее тысячелетие. По имеющимся оценкам, площадь лесов Европейской части на Русской равнине с 1696 по 1914 г. сократилась на 18%.

Оценивая вклад сельскохозяйственных технологий в уничтожение естественных лесных экосистем, а также использование леса в других целях, можно утверждать, что они привели к драматическим изменениям лика планеты. Если 10 тыс. лет назад, перед началом сельскохозяйственного освоения суши человеком, лесные экосистемы занимали 62 млн. км2, то к началу XXI века их площадь сократилась до 36 млн. км2, т.е. более чем на 40%. Если к этому добавить освоение человеком степи, саванны и полупустыни, то получится, что человек освоил 63% поверхности суши.

Такие драматические изменения лика планеты не могли не сказаться на климатических процессах. Расширение пустынь, изменение растительности, без сомнения, меняли альбедо (отражательную способность) поверхности суши, нарушали интенсивность континентального влагооборота за счет снижения транспирации и, наконец, влияли на концентрацию углекислого газа в атмосфере.

Леса служат крупнейшим резервуаром углерода, в них сосредоточено от 475 до 825 Гт углерода. Это означает, что на каждый миллион км2 из сохранившихся 36 млн. км2 лесов приходится от 13,2 до 22,9 Гт углерода. Учитывая, что за время существования цивилизации леса были уничтожены на площади 26 млн. км2, легко оценить, сколько углерода было выброшено в окружающую среду – от 340 до 595 Гт, или, в среднем, около 470 Гт. Скорость выброса углерода в окружающую среду была неравномерной, она резко возросла с распространением сельскохозяйственных технологий после Великих географических открытий на всю доступную территорию.

Используя приведенные оценки удельного выброса углерода с единицы площади, можно подсчитать, что на Атлантическом побережье США за счет уничтожения лесов с 1750 по 1950 г. было выброшено в окружающую среду от 22,4 Гт до 38,9 Гт углерода, или, в среднем, 30,7 Гт. Последняя цифра соответствует средней скорости выброса порядка 123 млн. т в год. Подобный же расчет для Русской равнины показывает, что с 1850 по 1980 г. в окружающую среду было выброшено от 16,6 до 28,8 Гт углерода, или, в среднем, 22,7 Гт, что соответствует скорости выброса 174 млн. т углерода в год. Это свидетельствует о более интенсивной в эти годы вырубке леса в России, чем в США. Если же взять период сведения лесов на Русской равнине за первую половину ХХ века, когда леса были уничтожены на 0,62 млн. км2, то скорость выброса углерода в окружающую среду составляла 224 млн. т. углерода в год.

Вклад эмиссии углерода в рост концентрации СО2 в атмосфере за счет сведения лесных экосистем в глобальном масштабе составляет от 35 до 50% в общем увеличении концентрации углекислого газа с 275 частей на миллион в доиндустриальный период до 350 в настоящее время. Эмиссия углекислого газа в атмосферу за счет сельского хозяйства была основной до 1950 г. В 1980 г. доля этой эмиссии снизилась до 25% (в обшей величине эмиссии) за счет роста сжигания ископаемого топлива, которое обусловило к этому времени выброс 5,3 Гт углерода в год.

Очень важно также то, что при уничтожении лесов, особенно при их сжигании, на каждую 1 Гт углекислого газа в окружающую среду поступает 80-120 млн. т СО, который быстро трансформируется в СО2, 8-16 млн. т метана (СН4), 1,016 млн. т неметановых углеводородов, 2 млн. т окислов азота и другие соединения.

Современные оценки чистой эмиссии углекислого газа в атмосферу за счет вырубки леса колеблются от 1,5 до 2,4 Гт углерода в год. Но чистая эмиссия углерода в атмосферу за счет разрушения естественных экосистем (включая лесные) представляет собой разницу между полным выбросом углерода в результате разрушения биоты и поглощения его еще сохраняющимися на суше и в океане естественными экосистемами. По современным оценкам, общий выброс углерода из разрушающихся естественных экосистем в настоящее время ежегодно составляет 6,2 Гт углерода, из которых 5,1 Гт поглощают сохранившиеся естественные экосистемы суши и океана. Следовательно, чистая эмиссия углерода в атмосферу равняется 1,1 Гт. Выброс СО2 в атмосферу за счет сжигания ископаемого топлива в начале ХХI века составляет величину порядка 5,9 Гт углерода в год. Таким образом, суммарный выброс углерода в атмосферу за счет антропогенной деятельности достигает 12,2 Гт углерода в год, из которых 2,5 Гт поглощают сохранившиеся естественные экосистемы суши и 7,3 Гт – экосистемы океана, а 2,2 Гт углерода накапливается ежегодно в атмосфере.

«История лесов и лесного хозяйства, - писал Ф.К. Арнольд, - тесно связана с историей всего рода человеческого» . Наука утверждает, что несколько миллионов лет назад вулканическая и тектоническая активность Северо-Восточной Африки привела к обнажению урановых руд, и у предков нынешних обезьян, обильно населявших эту территорию, появились мутанты - человекообразные обезьяны. В Германии обнаружены остатки обезьяны-человека, жившего 47 млн лет назад. Один из последующих гоминидов (человек умелый) выжил благодаря систематическому использованию каменных орудий. Питекантропы (человек выпрямленный), обитавшие и в Европе, пользовались огнем, потребляя в виде топлива древесину. Но на исторический облик наших лесов оказало влияние, главным образом, периодическое оледенение суши, которое, в свою очередь, преобразовало первобытного человека разумного в неандертальца. С потеплением этот свидетель ледникового периода уступил (40-30 тыс. лет назад) место человеку вдвойне разумному (кроманьонцу).

Жизнь наших предков была невозможна без леса. Промышленное освоение лесов началось IV тыс. лет назад. Так, в стране Шумер (III тыс. лет до н.э.) возникло полезащитное лесоразведение, в Хеттском царстве (XVIII-XII вв. до н.э.) одной из повинностей была систематическая посадка деревьев, а в Ассирии (XIV-IX вв. до н.э.) создавали дендросады. Но уничтожение лесов побежденных народов воспринималось, как и разрушение городов, фактом упадка той или иной страны Малой Азии. Лесистость уменьшалась.

В Древнем Египте для выплавки бронзы и меди были вырублены пальмовые рощи. Широкое использование прочнейшей древесины кедра (Cedrus libani A. Rich) для строительства зданий и кораблей привело к сведению кедровых лесов Ливана и опустошению его горных склонов. Сейчас рощи кедра ливанского строго охраняются, а изображение этого дерева появилось на флаге и гербе Ливана.

В Древней Греции леса занимали 65% территории, сейчас - 15...20%. Эти леса имеют низкую производительность: годичный прирост в сомкнутых лесах твердолиственных пород колеблется от 2,0 до 2,8 м 3 на 1 га, а на распространенных частично покрытых лесом землях урожай составляет менее 0,5 м 3 . Нерегулируемая рубка для строительства кораблей, выпас скота, лесные пожары привели к глубокой эрозии почвы, от которой сохранилось лишь 2% ранее обрабатываемых сельхозугодий . Тогда и возник греческий миф об алчном Эрисихтоне, наказанном за рубку дубравы богиней плодородия Деметрой неутолимым голодом.

Об этой катастрофе Ф. Энгельс писал: «Людям, которые в... Греции... и в других местах выкорчевывали леса, чтобы получить таким путем пахотную землю, и не снилось, что они этим положили начало нынешнему запустению этих стран, лишив их вместе с лесами центров скопления и сохранения влаги» .

В этой связи было распространено обожествление деревьев: считалось, что изгнанные при рубке лесов божества слали проклятия обезлесенной местности, проявляющиеся в сухости, наступлении пустынь или в опустошительных наводнениях. Для умиротворения бога Пана - покровителя природы - в центре египетской Александрии насыпали холм, разбили парк и назвали «Гора Паней». Древнегреческий бог Пан лесными звуками пугал людей, вызывая панический страх. Таким образом, мифологическое сознание людей реагировало на проблемы рационального лесопользования.

Сохранились сведения о лесоводстве и в Древнем Риме. Как указывает итальянский экономист Дж. Луццатто , имеется мало достоверных данных о лесоводстве до III в. до н.э., хотя известно, что леса покрывали значительное пространство Италии. Леса, являвшиеся государственной собственностью или находившиеся в общинном пользовании, занимая холмы и горы, оказывали благотворное влияние на режим рек и земледелие. Долины же были почти безлесны, и крестьяне вынужденно высаживали отдельные деревья или создавали рощицы.

В переведенном на русский язык в 1950 г. «Земледелии» Марка Порция Катона (234-149 гг. до н.э.) сообщается, что в виноградниках, на сельскохозяйственных полях или в специально отводимых местах высаживали иву, тополь, кипарис, сосну и другие древесные породы, руководствуясь их требовательностью к почве. «Если где-нибудь в тех местах есть речной берег или сырое место, то посади там тополи - верхушками... Ивняк следует сажать в местах, обильных водой, болотных, тенистых, около рек. Вокруг места с тростником посади греческую иву» . Было известно повышение плодородия почвы на огневищах, куда сеяли мак.

Катон дает описание работ в питомниках по выращиванию сеянцев кипариса и сосны итальянской (Р. ріпеа Ь.). Платан он рекомендует размножать отводками. Приводится любопытный способ. «Чтобы ветви на дереве пустили корни, возьми себе дырявый горшок или плетушку; через нее просунь веточку; эту плетушку наполни землей и землю умни; оставь ее на дереве. Через два года перережь внизу молодую ветку; сажай с плетушкой. Таким образом ты можешь заставить дерево любой породы хорошо укорениться» [там же, с. 62]. Это ли не прообраз современной посадки с закрытой корневой системой?

Листья тополя, вяза срезали для подкормки овец и волов в засушливое лето или сушили на зиму. Иву разводили для изготовления подпорок винограда, плетения корзин, укрепления осушительных каналов и т.п.

Лесоматериалы заготавливали из дуба, бука, падуба, лавра, вяза и других пород, пользовались пилой. Комментаторы «Земледелия» Катона - М.Е. Сергеенко и С.И. Протасова подчеркивают дороговизну лесных материалов в Древней Греции и Риме. Поэтому, по свидетельству древнегреческого естествоиспытателя Теофраста (372-287 гг. до н.э.), древесину экспортировали из скифских портов Северного Причерноморья в страны Средиземноморья.

Лесоводственные рекомендации описаны в книге Марка Теренция Варрона (116-27 гг. до н.э.) «Сельское хозяйство» (37 г. до н.э.). Луций Юний Модерат Колумелла в трактате о сельском хозяйстве в 55 г. н.э. излагает способы посадки леса подробнее, расширяя знания о лесоводственных свойствах древесных пород. Труды этого и других авторов обобщил Плиний Старший (23-79). Например, у Колумеллы о кипарисе: «Любит тощую землю и особенно красную глинистую... на очень сырой почве он не взойдет». У Плиния: «Он требует преимущественно сухих и песчанистых мест, из плотных больше всего любит красную глинистую; очень сырые ненавидит и на них не всходит» . Если у Катона мы находим отрывочные сведения о шишках-двугодках сосны, которые «начинают созревать во времена сева и зреют месяцев восемь с лишним», то через два столетия у Плиния плодоношение связывается с лесовозобновлением. «Нет дерева, которое с большей страстью стремилось бы продолжить себя... Большинство научила сажать сама природа - и прежде всего семенами: они падают, принятые землей, дают побеги» [там же, с. 127, 152].

Плиний писал: «Деревья могут убивать друг друга тенью или теснотой и отнимая питание» . Поэтому, замечает советский профессор А.В. Давыдов, во времена Плиния деревья высаживали

с учетом необходимого жизненного пространства - площади вертикальной тени. Плиний относил лес к высшему дару для человечества, поскольку лес не только давал древесные материалы, корм для скота, но и защищал поля, города от наводнений. Не потому ли, в отличие от страшного древнегреческого бога Пана, древнеримский бог полей и лесов Фавн считался богом, покровительствующим человеку. Поэтому в дубравах летом и зимой пастухи-рабы пасли стада свиней по нескольку сот голов. Перед убоем, для питания легионеров, свиней загоняли в загоны и кормили желудями, зерном, бобами, горохом, чечевицей. В результате выпас свиней привел к вытеснению из лесов бука.

В Древнем Риме благодаря законодательным актам Помпилия и других государственных деятелей в течение многих столетий сохранялись водоохранные горные леса, что способствовало развитию промежуточного пользования, в основном для заготовки древесины на топливо. Главное пользование осуществлялось выборочными рубками. А.В. Давыдов, обобщив дошедшую до нас литературу в докторской диссертации по рубкам ухода, констатировал, что влияние разреживания древостоев на прирост деревьев «знали искусные мастера выборочных рубок Рима» .

Выборочные рубки не только сохраняли постоянно продуцирующие почвозащитные леса, они позволяли выбирать подходящие стволы для кораблестроения.

Римские правила лесоводства действовали и в период Венецианской республики. «Судя по дошедшим до нашего века описаниям, в Северной Италии сохранялся весьма долго основной порядок пользования землей, и почти в том самом виде, как было в Древнем Риме... Предположение это тем более становится вероятным, что Венеция в своих лесах в XV столетии ввела прекрасное по тогдашнему времени лесное хозяйство, для позаимствования которого непременно должна была иметь образцы. Образцом тому могли быть только древнеримские леса, потому что они находились под глазами» .

Далее Ф.К. Арнольд сообщал, что в Венеции провели устройство лесов, учредили управление и открыли лесное учебное заведение (1500), которое было подчинено академии земледелия. «Лес делили на 27 лесосек, чтобы в течение такого числа лет обойти порубками по всей площади. При этом рубка производилась на выбор, а не сплошь. К вырубке назначались: 1) все деревья, годные на кораблестроение; 2) все посохшие или чем-либо поврежденные деревья и, наконец, 3) все деревья, не подавшие надежду достигнуть когда-либо годности на постройку кораблей, равно породы некорабельные. На тех местах, где срубалось дерево, тотчас сажали молодое взамен взятого. Саженцы на сей конец возращались в особо устроенных питомниках» [там же, с. 97].

Подобное находим и у А. Бюллера : примерно с 750 г. и в течение Средних веков в Италии процветало комбинированное возобновление главных пород (сочетание естественного с искусственным), широко использовалось порослевое возобновление от пня. А. Берандже сообщал в историческом очерке по венецианскому лесному законодательству о рубках ухода для выращивания дуба со стволами определенной для кораблестроения формы .

Однако уже через 100 лет один из венецианцев напишет в 1608 г., что с переходом на сплошные рубки дождевые и талые воды стали вызывать разливы, опустошая поля, разрушая жилище, заиляя морские лагуны . Но в отдельных местах сохранилось природоохранное выборочное хозяйство с разновозрастными древостоями из пихты, ели, бука, в которых размер древопользования регулируется теперь оставляемым запасом крупных деревьев и густотой тонкомерных стволов .

В самой Италии на основании общегосударственного закона 1923 г. и последующих провинциальных законов увеличивается площадь лесов, низкоствольники переводятся в высокоствольное хозяйство, увеличивается протяженность лесных дорог, организован мониторинг за состоянием лесов на постоянных пробных площадях, сплошные рубки заменяются традиционными выборочными для формирования разновозрастных устойчивых лесов . Но средние показатели пока низкие: запас на 1 га - менее 100 м 3 , доминируют порослевые леса . По новым данным средний запас составляет 211 м 3 , средний годичный прирост - 7,9 м 3 , лесистость - 29%, горные леса - около 60% общей лесной площади и представлены елью европейской, сосной обыкновенной, черной и калабрийской, лиственницей европейской, буком, листопадными и вечнозелеными видами дуба, тополями и др. (1Чосепйш. 2006).

В Англии, еще до завоевания ее Римом, возникло среднее хозяйство с оставлением при рубке резервных семенных деревьев для выращивания крупных лесоматериалов . Неудивительно, что именно в Англии в 1835 г. была открыта первая в мире опытная лесная станция в Ротемстеде.

Контрольные вопросы и задания

• 1. Почему в Греции наблюдается низкий прирост стволовой древесины?
• 2. Что в Древнем Риме подразумевалось под рекомендацией «сажать тополи верхушками»?
• 3. Что характеризует «площадь вертикальной тени» в лесу?
• 4. Дайте оценку древнеримским правилам выборочных рубок с подсадкой деревьев.

От штрафов в 25-50 тысяч евро до планов по «радикальному охлаждению» города посредством озеленения. Опыт Германии, Франции, Италии.

Многочисленные исследования экологов показали, что увеличение количества деревьев может спасти планету от глобального потепления, остановив накопление в воздухе углекислого газа.

Вывод прост: количество ледни]]]ков уменьшается — количество деревьев должно увеличиваться. Большие города во всем мире все чаще обращаются к деревьям, чтобы защититься от волн жары и наводнений, а также улучшить физическое и психическое здоровье людей.

Италия

С 5 мая 2018 года в Италии вступил в силу новый закон о лесохозяйственных сетях.

Итальянское национальное лесное наследие составляет 39% национальной территории, из которых 32,4% лесов под контролем государства, регионов или муниципалитетов.

Новый закон перечисляет принципы, регулирующие национальное лесохозяйственное наследие, пытаясь защитить общественные интересы и гарантировать благосостояние нынешнего и будущих поколений. Законодательство также направлено на защиту экологического разнообразия лесов, предотвращения природных и техногенных рисков, защиту рек, обеспечение участия местных общин в развитии лесного хозяйства, содействии исследованию лесного хозяйства и на экологическое образование.

Согласно новому закону, любая ликвидация древесной растительности или существующих деревьев для целей, отличных от ведения лесного хозяйства, рассматривается как преобразование леса, которое вызывает экологический ущерб, и за которое необходимо выплатить компенсацию. Такие трансформационные меры включают улучшение и восстановление лесов; лесовосстановление и создание новых лесов; внедрение инфраструктуры лесного хозяйства, особенно гидравлических систем; и программы предотвращения лесных пожаров.