Тайна отношений марины цветаевой и софии парнок. София Парнок. Трагическая леди Серебряного века

У каждой творческой личности есть своя муза, стимул во плоти, который разжигает бурю в сердце поэта, помогая рождению на свет художественных и поэтических шедевров.

Такой была София Парнок для Марины Цветаевой – любовью и катастрофой всей жизни. Она посвятила Парнок множество стихов, которые знают и цитируют все, порой даже не представляя, к кому они были обращены.

…Перед войной салон литературного критика Аделаиды Герцык был пристанищем талантливых московских поэтесс. Именно там произошла встреча Цветаевой и Парнок. Тогда Марине исполнилось двадцать три, а дома ее ждала двухлетняя дочь Ариадна и любящий муж Сергей Эфрон.

Парнок София Яковлевна (1885-1933)

В гостиную вошла женщина в облаке аромата изысканных духов и дорогих сигарет. Ее контрастная одежда, белая с черным, как бы подчеркивала противоречивость натуры. Все в ней взывало к любви — трепетное движение изящных пальцев, достающих платок из замшевой сумки, соблазнительный взгляд зовущих глаз. Цветаева, полулежа в кресле, поддалась этому пагубному очарованию. Встала, молча поднесла зажженную спичку незнакомке, давая прикурить.

Глаза в глаза — и сердце понеслось вскачь

Марину представили как названую дочь Аделаиды. А дальше был звон бокалов, короткая беседа и несколько лет ошеломляющего счастья. Чувства Марины к Софии укрепились, когда она увидела Парнок, катающейся на извозчике с молодой симпатичной девушкой. Тогда Цветаеву охватил огонь негодования, и она написала первое стихотворение, посвященное своей новой подруге. Теперь Марина твердо знала — она ни с кем не хочет делить сердце Сони.
Зимой 1915 года, пренебрегая общественным мнением, женщины вместе уехали отдыхать сначала в Ростов, затем — в Коктебель, а позже — в Святогорье. Когда Цветаевой говорили, что так никто не поступает, она отвечала: “Я — не все.”

Эфрон терпеливо ждал, когда эта пагубная страсть перегорит, но вскоре ушел на фронт. В этот период Цветаева создала цикл стихов “Подруге”, откровенно признаваясь Парнок в любви. Но, как ни странно, и любовь к мужу ее не покидала.

К моменту встречи с Софией Марина Цветаева, хотя уже и была матерью, чувствовала себя ребенком, которому не хватало нежности. Она жила в своем поэтическом коконе, иллюзорном мире, который создала сама.

Вероятно, она тогда еще не ощутила страсти в интимных отношениях с мужем, поэтому так легко попала в сети опытной и эротичной Парнок. Женщина с лесбийскими наклонностями стала для нее всем: и ласковой матерью, и возбуждающей любовницей.

Но обе женщины были уже признанными поэтессами, много печатались, и понемногу между ними начало возникать литературное соперничество.

Литературные соперницы София Парнок и Марина Цветаева

Греховная связь всегда обречена. Так случилось и у двух талантливых поэтесс. Зимой 1916-го у Цветаевой несколько дней гостил Осип Мандельштам. Друзья бродили по городу, читали друг другу свои новые стихи, обсуждали творчество братьев по перу. А когда Марина пришла к Соне, “под лаской плюшевого пледа” она застала другую женщину, как она потом напишет, черную и толстую. Нестерпимой болью резануло сердце, но гордая Цветаева ушла молча. С тех пор Марина пыталась забыть все события, связанные с Софией. Она даже равнодушно приняла известие о ее смерти.

Могила Софии Парнок

Что же касается Софии Парнок, то после расставания с Цветаевой у нее еще было несколько романов с дамами. Последней ее страстью была Нина Веденеева, которой поэтесса посвятила замечательный цикл стихов. На руках своей последней музы София и скончалась от разрыва сердца. Но до последнего дня на ее прикроватном столике стояла фотография Марины Цветаевой…

Стихотворение «Хочу у зеркала, где муть» из цикла «Подруга» Марина Цветаева посвятила поэтессе Софье Парнок – своей запретной и страстной любви.

Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать - куда Вам путь
И где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,
И Вы - на палубе…
Вы - в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе -

Вечерние поля в росе,
Над ними - вороны…
- Благословляю Вас на все
Четыре стороны!

<Марина Цветаева>

Романс на эту песню прозвучал в исполнении Аллы Пугачёвой в новогодней комедии Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или с лёгким паром».

В 1914 г. Марина познакомилась с поэтессой и переводчицей Софией Парнок; их отношения продолжались до 1916 года. Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга». Цветаева и Парнок расстались в 1916 году; Марина вернулась к мужу Сергею Эфрону. Отношения с Парнок Цветаева охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». В 1921 году Цветаева, подытоживая, пишет:

Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное - какая скука!

На известие о смерти Софии Парнок Цветаева отреагировала бесстрастно: «Ну и что, что она умерла? Не обязательно умирать, чтобы умереть».

О подробностях этой встречи, имевшей столь важные последствия, мы узнаем из поэтических воспоминаний Цветаевой: в десятом стихотворении цикла «Подруга», обращенном к Парнок.
В этом стихотворении Цветаева пишет о Парнок, начиная с того момента, когда она вошла в гостиную «в вязаной черной куртке с крылатым воротником». Огонь потрескивал за каминной решеткой, в воздухе пахло чаем и духами White Rose «Белая роза». Почти сразу кто-то подошел к Парнок и сказал, что здесь молодая поэтесса, с которой ей надо познакомиться. Она встала, чуть наклоня голову, в характерной позе, «кусая пальчик». Когда она встала, то заметила, может быть, впервые, молодую женщину с короткими, вьющимися светлыми волосами, которая поднялась «беспричинным движением», чтобы приветствовать ее.

Могу ли не вспомнить я
Тот запах White-Rose* и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком...

Мы были: я - в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы - в вязаной черной куртке
С крылатым воротником.

Я помню, с каким вошли Вы
Лицом - без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.

И лоб Ваш властолюбивый,
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, -
Но что-то сильней меня!

Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то в шутливом тоне:
«Знакомьтесь же, господа».

И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили,
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.

С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, -
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.

Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.

Я помню - над синей вазой -
Как звякнули наши рюмки.
«О, будьте моим Орестом!»,
И я Вам дала цветок.

С зарницею сероглазой
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили-платок.
28 января 1915

Когда Цветаева встретила и полюбила Парнок, ей было двадцать три года, она была замужем за студентом Сергеем Эфроном, и Ариадне, ее дочери, исполнилось два года.

Через день или два после первой встречи у Герцык-Жуковских Цветаева делает первое поэтическое признание в любви к Парнок в несколько капризном и задорном духе, как если бы вначале она не хотела осознать, что влюблена:

Вы счастливы? - Не скажете! Едва ли!
И лучше - пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.

Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!

Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной-
Красноречив!

Я Вас люблю. - Как грозовая туча
Над Вами - грех -
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,

За то, что мы, что наши жизни - разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,

За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас - хоть разорвись над гробом!
Уж не спасти!

За эту дрожь, за то-что -- неужели
Мне снится сон? -
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он.
16 октября 1914

Через неделю Цветаева откликнулась стихотворением на свое первое любовное свидание с женщиной, которое она «вызывала» в памяти на другой день как «вчерашний сон» и которое было у нее дома, в присутствии ее сибирского кота. Необычность и новизна ощущений тревожит ее, она не знает, как их назвать, сомневается, можно ли то, во что она вовлечена, назвать любовью. Ей было непонятно распределение ролей, все, как она пишет, было «дьявольски наоборот». В ее представлении, произошел «поединок своеволий», но она не знала, кто победил:

Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? - Чья победа? -
Кто побежден?

Всё передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?

Кто был охотник? - Кто - добыча?
Всё дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?

В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце - Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?

И все-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
23 октября 1914

В самом начале их отношений поведение Парнок представлялось Цветаевой холодным и отчужденным. Когда Цветаева однажды пригласила ее к себе поздно вечером, Парнок отказалась, сославшись на свою лень и на то, что слишком холодно, чтобы выезжать. Цветаева игриво отомстила за этот отказ в четвертом стихотворении «Подруги»:

Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
- А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.

Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
- А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.

Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
- Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
25 октября 1914

Чувства Парнок к Цветаевой формировались и проявляли себя более неспешно, и они труднее поддаются интерпретации. Она сразу же распознала талантливость Цветаевой, безоговорочно полюбила ее дар, заботливо воспитывала и лелеяла его, никогда не переставая его ценить. Не исключено, что к этому великодушному и благородному отношению примешивалось чувство невольной зависти к поэтическому дару юной подруги, но Парнок умело управляла своими эмоциями и мудро воздерживалась от прямого литературного состязания с Цветаевой.

Для Цветаевой Парнок сыграла роль музы, и сделала это великолепно: она вдохновила свою Беттину Арним (так назвала она Цветаеву в одном стихотворении) на новые творческие достижения, на несколько лучших стихотворений раннего периода. Одновременно она и сама постепенно стала писать больше, особенно в 1915 году.
Однако, избегая «поединка своеволий» с Цветаевой в литературной сфере, Парнок бросила ей вызов в области личных отношений, вызов, если не провокацию, и вышла из этого поединка гордой и властной победительницей.

В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,

Звон - под конем - кремня,
Стройный прыжок с коня,
И - в самоцветных зернах -
Два челночка узорных.

А во второй-другой-
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.

Третья тебе была
Чем-то еще мила...

Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе... - Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.

Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
6 мая 1915

София Парнок. Марина Цветаева

Одной из ближайших московских подруг Парнок была Аделаида Герцык, мемуаристка, переводчица, литературный критик и поэт, чья единственная книга стихов, "Стихотворения", вышла в 1910 году. Аделаида Герцык в детстве была замкнутой, не склонной к проявлению чувств; она была далека от окружающей жизни и пребывала в каком-то фантастическом мире, исключающем взрослых, "больших". У Аделаиды в молодости была страстная любовная история с юношей, который трагически погиб, умерев буквально на ее глазах в больнице. В результате этого потрясения она частично оглохла.

В возрасте тридцати четырех лет она вышла замуж за Дмитрия Жуковского, происходящего из известной семьи военных, и следующей весной родила первого из своих двух сыновей. Жуковские поселились в Москве в Кречетниковском переулке и начали строить дом в Судаке. Аделаида очень любила этот крымский город на Черном море, около Феодосии.

В предвоенный период московский дом Аделаиды Герцык стал местом, где собирались молодые поэтессы. Ее сестра вспоминала о двух ее "домашних" ипостасях - с одной стороны, она следила за обучением и воспитанием сыновей, с другой - "с рассеянно ласковой улыбкой выслушивала излияния прильнувшей к ней девочки-поэта. Их было несколько в те годы вокруг Аделаиды. Еще с 1911 года идущее знакомство и близость с Мариной Цветаевой: теперь и вторая сестра Ася - философ и сказочница - появилась у нас. [...]Пожалуй, Парнок тоже была частой гостьей у Герцык-Жуковских.

Аделаида Герцык сыграла важную роль и в личной жизни Парнок в эти годы. В середине Октября, в гостях у Герцык, Парнок познакомилась с Мариной Цветаевой, юной романтической подругой и названной "дочерью" Аделаиды Герцык.

Аделаида Герцык

О подробностях этой встречи, имевшей столь важные последствия, мы узнаем из поэтических воспоминаний Цветаевой: в январе следующего года она написала десятое стихотворение цикла "Подруга", обращенный к Парнок.

В этом стихотворении Цветаева пишет о Парнок, начиная с того момента, когда она вошла в гостиную "в вязаной черной куртке с крылатым воротником". Огонь потрескивал за каминной решеткой, в воздухе пахло чаем и духами White Rose ["Белая роза"]. Почти сразу кто-то подошел к Парнок и сказал, что здесь молодая поэтесса, с которой ей надо познакомиться. Она встала, чуть наклоня голову, в характерной позе, "кусая пальчик". Когда она встала, то заметила, может быть, впервые, молодую женщину с короткими, вьющимися светлыми волосами, которая поднялась "беспричинным движением", чтобы приветствовать ее.

Их окружили гости, "и кто-то [сказал] в шутливом тоне: "Знакомьтесь же, господа!" Парнок вложила свою руку в руку Цветаевой "движеньем длинным", и "нежно" в ладони Цветаевой "помедлил осколок льда". Цветаева "полулежала в кресле, вертя на руке кольцо", а когда Парнок "вынула папиросу", инстинктивно войдя в роль рыцаря, "поднесла [ей] спичку".

Позже, в ходе вечера, Цветаева вспоминала, "над синей вазой - как звякнули [их] рюмки". Когда они выпили, и взгляды их скрестились на мгновенье, она подумала: "О будьте моим Орестом!" Судя по дальнейшим строкам того же стихотворения, она выхватила цветок и отдала его собеседнице.

В течение всего вечера она пронзительно ощущала присутствие своего "Ореста". В какой-то момент, услышав рядом мягкий, глубокий, хрипловатый смех Парнок, она спрашивает себя, не смеется ли женщина, к которой она уже чувствует любовь, над ее шуткой. Она оглянулась и увидела, как Парнок вынула "из замшевой серой сумки" "длинным жестом и выронил[а] платок".

Когда Цветаева встретила и полюбила Парнок, ей было двадцать три года, она была замужем за студентом Сергеем Эфроном, и Ариадне, ее дочери, исполнилось два года.

Марина Цветаева и Сергей Эфрон

Парнок была ее первой женщиной-возлюбленной.

Сочетание женственности, мальчишеской ребячливости и неприступности, которое она ощутила в 29-летней Парнок, неудержимо ее привлекало, не говоря уже о таинственном и романтическом ореоле греховности, окружавшем репутацию этой женщины:

И лоб Ваш властолюбивый

Под тяжестью рыжей каски,

Не женщина и не мальчик,

Но что-то сильнее меня!

Несмотря на то, что к моменту встречи с Парнок Цветаева сама уже была матерью, она культивировала в себе самоощущение ребенка Очевидно, она никогда не испытывала ни настоящей страсти, ни способности достичь удовлетворения в интимной жизни. И на их отношениях с Парнок прискорбно отразился тот факт, что Цветаева была чрезвычайно замкнута в своем коконе, как бы охраняющем ее инфантильную чистоту, и просто не могла откликнуться на зрелую эротичность Парнок, возбуждавшую и удовлетворявшую ее.

Многие исследователи творчества Цветаевой трактуют историю ее взаимоотношений с Парнок, следуя стереотипной точке зрения, подспудно враждебной такого рода любви. Они представляют Парнок "настоящей лесбиянкой", активным, мужеподобным, зловещим соблазнителем, а Цветаеву - "нормальной" женщиной, пассивной, сексуально не заинтересованной жертвой соблазна. Этой точке зрения в значительной степени соответствует взгляд самой Цветаевой на такого рода любовные отношения. В нескольких стихотворениях цикла "Подруга" она рисует Парнок как "юную трагическую леди", с "темным роком", над которой "как грозовая туча - грех!" В самом деле, декадентская аура бодлеровской femme damnee [Окаянной женщины (франц.] волновала Цветаеву и привносила восхитительное чувство рискованности в ее любовь к Парнок, как будто она шла на опасное приключение, срывая свой собственный, личный fleur du mal [Цветок зла (франц.). В сборник Бодлера "Цветы зла" включено стихотворение "Окаянные [прОклятые] женщины"]. Придавая декадентский литературный облик своей подруге, которая как раз декадентских вкусов не разделяла, Цветаева утверждает свою чистоту, по крайней мере в стихах. Но в том же самом стихотворении, где она называет Парнок "трагической леди", она обнаруживает свидетельство собственной искушенности, в соответствии со своими стереотипами, восхищаясь "иронической прелестью, что Вы - не он" ("Подруга", №1).

Еще более интересно, что стихотворения цикла "Подруга" свидетельствуют: Цветаева воспринимала именно себя как олицетворение активного, мужского (мальчишеского) начала в отношениях с Парнок. Цветаева настойчиво изображает себя мальчиком, пажом, обходительным и льстивым возлюбленным могущественного создания, которое "не женщина и не мальчик"; она видит себя рыцарем, который стремится совершить героические, романтические и безрассудные подвиги, чтобы добиться благосклонности своей таинственной дамы. Лирический автопортрет Цветаевой имел обоснования в реальной жизни. Она добивалась Парнок и преуспела в своем ухаживании за ней, оставив далеко позади Ираиду Альбрехт, с которой у ее возлюбленной была связь прежде.

Кроме того, стихотворения Цветаевой, посвященные Парнок, позволяют проследить нарастание у нее двойственных ощущений по мере того, как она поддавалась своей страсти, которая угрожала ей и тому ее облику чистого "спартанского ребенка", который она тщательно оберегала. Она почувствовала, что теряет контроль над их отношениями, и преисполнилась ненависти и злобы. С этого момента враждебные (и страстные) чувства движут ею больше, чем любовь.

Чувства Парнок к Цветаевой формировались и проявляли себя более неспешно, и они труднее поддаются интерпретации. Она сразу же распознала талантливость Цветаевой, безоговорочно полюбила ее дар, заботливо воспитывала и лелеяла его, никогда не переставая его ценить. Не исключено, что к этому великодушному и благородному отношению примешивалось чувство невольной зависти к поэтическому дару юной подруги, но Парнок умело управляла своими эмоциями и мудро воздерживалась от прямого литературного состязания с Цветаевой.

Для Цветаевой Парнок сыграла роль музы, и сделала это великолепно: она вдохновила свою Беттину Арним (так назвала она Цветаеву в одном стихотворении) на новые творческие достижения, на несколько лучших стихотворений раннего периода. Одновременно она и сама постепенно стала писать больше, особенно в 1915 году.

Однако, избегая "поединка своеволий" с Цветаевой в литературной сфере, Парнок бросила ей вызов в области личных отношений, вызов, если не провокацию, и вышла из этого поединка гордой и властной победительницей.

София Парнок

Итак, женщины вызвали другдруга на борьбу, заставляя - каждая свою подругу - превозмочь привычное представление о себе; они вынудили другдруга пойти на риск. Конечно, это не создавало условий для спокойных, уравновешенных отношений, а возможно даже усиливало подсознательную враждебность и взаимные претензии, которые трудно разрешить. И это было подобно природной катастрофе, когда послешоковое состояние длится намного дольше, чем само землетрясение. Цветаева чувствовала эти последствия и освобождалась от них со страшным усилием, превосходящим ее прежнюю любовь, а Парнок осознала, какие творческие семена зародила в нее любовь Цветаевой, только в последний год жизни, и только частично.

Через день или два после первой встречи у Герцык-Жуковских Цветаева делает первое поэтическое признание в любви к Парнок в несколько капризном и задорном духе, как если бы вначале она не хотела осознать, что влюблена:

Вы счастливы? - Не скажешь! Едва ли!

И лучше - пусть!

Вы слишком многих, мнится, целовали,

Отсюда грусть.

Она смело и открыто признается в любви в начале четвертой строфы, а в остальной части стихотворения перечисляет, за что она любит, заключая самым шокирующим и, возможно, самым важным признанием:

За эту дрожь, за то, что неужели

Мне снится сон?

За эту ироническую прелесть,

Что Вы - не он.

Через неделю Цветаева откликнулась стихотворением на свое первое любовное свидание с женщиной, которое она "вызывала" в памяти на другой день как "вчерашний сон" и которое было у нее дома, в присутствии ее сибирского кота. Необычность и новизна ощущений тревожит ее, она не знает, как их назвать, сомневается, можно ли то, во что она вовлечена, назвать любовью. Ей было непонятно распределение ролей, все, как она пишет, было "дьявольски наоборот". В ее представлении, произошел "поединок своеволий", но она не знала, кто победил:

И все-таки - что ж это было?

Чего так хочется и жаль?

Так и не знаю: победила ль?

Побеждена ль?

На следующий день ее чувства стали спокойнее. "Взгляд - отрезвленный, грудь свободней, опять умиротворена". И она заключает в конце третьего стихотворения из цикла "Подруга":

Забвенья милое искусство

Душой усвоено уже.

Какое-то большое чувство

Сегодня таяло в душе.

В самом начале их отношений поведение Парнок представлялось Цветаевой холодным и отчужденным. Когда Цветаева однажды пригласила ее к себе поздно вечером, Парнок отказалась, сославшись на свою лень и на то, что слишком холодно, чтобы выезжать. Цветаева игриво отомстила за этот отказ в четвертом стихотворении "Подруги":

Вы это сделали без зла,

Невинно и непоправимо. -

Я Вашей юностью была,

Которая проходит мимо.

На следующий вечер, "часу в восьмом", Цветаева (вернее, ее лирическое я) видит Парнок, которая вместе с "другой" едет на санях, сидя "взор к взору и шубка к шубке". Она осознавала, что эта другая женщина - "желанная и дорогая, - сильнее, чем я - желанная", но воспринимала все происходящее будто в сказочном сне, внутри которого она жила, как "маленький Кай", замерзший в плену у своей "Снежной Королевы".

Учитывая бурное начало этой любовной истории, кажется странным, что на протяжении всего ноября она не оставила никаких следов в биографии или поэзии обеих женщин. Возможно, что Цветаева, которая все-таки остается единственным источником сведений о начальном периоде этого романа, просто преувеличила интенсивность чувств своих и Парнок. Возможно, обе женщины были отвлечены семейными заботами: Цветаева была занята мужем, страдающим туберкулезом (в конце года он закончил лечение в санатории), Парнок - братом, вернувшимся в ноябре из Палестины в Петербург.

Стихотворение Цветаевой, написанное 5 декабря, после шестинедельного молчания, и обращенное к Парнок, свидетельствует о том, что страсти накаляются. Стихотворение пронизано цветаевской мальчишеской развязностью, особенно в последней строфе, где она, решается на состязание во имя своей подруги с "блещущими зрачками", то есть стремится отбить ее от "ревнивых спутников" (других подруг), подразумевается, не столь чистокровных:

Как из-под тяжелой гривы

Блещут яркие зрачки!

Спутники твои ревнивы?

Кони кровные легки.

Как Цветаева выразилась в более позднем стихотворении, она поняла свою подругу, поняла, что ее "сердце берется - приступом!", и это внесло изменения в развитие их отношений. В середине декабря Парнок поссорилась со Альбрехт, покинула квартиру на Мясницкой, взяв с собой свою любимицу обезьянку, и сняла комнату у Арбата. Вскоре Цветаева уехала вместе с Парнок на несколько дней, не сказав никому из своих близких друзей, куда она уезжает. Они были обеспокоены, особенно Елена Волошина (Пра), мать поэта Волошина.

Елена Волошина

Волошина уже несколько лет была знакома с Цветаевой и относилась к ней с материнским участием и ревнивой заботливостью. Как и большинство друзей Цветаевой, Пра с неприязнью относилась к Парнок и, возможно, видела в ней соперницу.

"Вот относительно Марины страшновато: там дело пошло совсем всерьез. Она куда-то с Соней уезжала на несколько дней, держала это в большом секрете. [...] Это все меня и Лилю [Эфрон] очень смущает и тревожит, но мы не в силах разрушить эти чары".

Цветаева и Парнок уезжали в старинный русский город Ростов Великий. По возвращении в Москву Цветаева с восторгом описала один фантастический день, который они провели там. Они начали день тем, что бродили в своих шубках, усыпанных сверкающими снежными хлопьями, по рождественскому рынку, где "искали ленты ярче всех". Цветаева "объелась розовыми и несладкими вафлями" и "умилялась всеми рыжими лошадками в честь" своей подруги. "Рыжие продавцы в поддевках, божась, сбывали [им] тряпье: на чудных московских барышень дивилось глупое бабье".

Когда эта великолепная толпа рассеялась, они увидели старинную церковь и вошли в нее. Внимание Парнок просто было приковано к иконе Богоматери в богато украшенном окладе. "Сказав, О, я ее хочу!" - она оставила руку Марины и подошла к иконе. Цветаева наблюдала, как "светская с кольцом опаловым" рука возлюбленной, рука, которая была "вся [ее] напасть", с бережностью вставила "в подсвечник желтую свечу". Со свойственным ей безрассудным порывом она обещала Парнок икону "сегодня ночью же украсть!"

На закате, "блаженные, как имянинницы", подруги "грянули" в монастырскую гостиницу, "как полк солдат". День они завершили в своей комнате игрой и гаданием на картах. И когда Цветаевой трижды выпадал червонный король, подруга "была в ярости".

Уже дома, в Москве, Цветаева вспоминала в своих стихах, как кончился этот сказочный день:

Как голову мою сжимали Вы,

Лаская каждый завиток,

Как Вашей брошечки эмалевой

Мне губы холодил цветок.

Как я по Вашим узким пальчикам

Водила сонною щекой,

Как Вы меня дразнили мальчиком,

Как я Вам нравилась такой.

Роман достиг наивысшей точки в первой половине следующего года. Любовь к Цветаевой в конце концов вдохновила Парнок, чья муза молчала уже почти год, на написание новых стихов, и впервые со времен отрочества она начала проставлять даты на своих стихотворениях. Это свидетельствует о творческом возрождении, об обращении к исторической определенности и к фактам автобиографического характера, которые всегда были плодотворным источником вдохновения для ее лучших стихотворений.

В 1915 - 1916 годах Парнок продолжала находиться как бы на перепутье, выбирая между собственными, свойственными только ей источниками жизни и ощущений и - чуждыми, книжными, но с точки зрения вкуса безупречными эстетическими нормами, которые сужали ее возможности, не давая им выразиться. Цветаева тоже чувствовала себя скованной теми же эстетическими нормами и негласной цензурой русской культурной традиции, не допускавшей изображения реальной жизни и, в частности, враждебно настроенной против лесбийской тематики в серьезной поэзии. Ее стихотворения, посвященные этим взаимоотношениям, были в значительной степени более откровенными, чем стихи Парнок, потому что она писала их не для издания, тогда как Парнок всегда имела в виду публикацию.

Возможно, что именно в компенсацию за вынужденную покорность пуританским литературным нормам Парнок и Цветаева получали удовольствие, выставляя напоказ свою любовь в литературной среде. Один современник вспоминал:

"Два раза я был приглашен [к Римским-Корсаковым] на такие очень странные сеансы. Марина Цветаева тогда считалась лесбиянкой, и там, на этих сеансах, я два раза ее видел. Она приходила с поэтом Софьей Парнок. Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папиросу".

София парнок

Гордясь подругой-поэтом, Парнок знакомит ее со своими друзьями, в том числе с Чацкиной и Сакером. С января 1915 года стихи Цветаевой публикуются главным образом в журнале "Северные записки". Поскольку она не хочет получать деньги за свои стихотворения, Чайкина и Сакер расплачиваются с ней подарками и своим гостеприимством.

Зимой 1915 года сестра Парнок, Лиза, приехала к ней в Москву. Они снимали две комнаты в доходном доме в Хлебном переулке, за углом от дома, где жила Цветаева Цветаева часто навещала их. Она и Парнок, иногда вместе с другими женщинами-поэтами, читали другдругу свои стихи, гадали. По мнению сестры Парнок, высказанному в неопубликованных "Воспоминаниях", когда она уже была пожилой женщиной, Цветаева не уделяла большого внимания мужу и дочери.

Иногда она брала с собой двухлетнюю дочь, как вспоминала Ариадна Эфрон спустя годы:

"У мамы есть знакомая, Соня Парнок, - она тоже пишет стихи, и мы с мамой иногда ходим к ней в гости. Мама читает стихи Соне, Соня читает стихи маме, а я сижу на стуле и жду, когда мне покажут обезьянку. Потому что у Сони есть настоящая живая обезьянка, которая сидит в другой комнате на цепочке".

Цветаева в творчестве полностью была погружена в свое чувство к Парнок и только в январе посвятила ей три восторженных стихотворения. В восьмом стихотворении из цикла "Подруга" она всем в ней восхищается, сосредоточив внимание на своеобразных чертах внешности. Это шея "как молодой побег", "извилина неярких губ капризна и слаба", "ослепительный уступ Бетховенского лба" и, особенно, ее рука:

До умилительности чист

Истаявший овал,

Рука, к которой шел бы хлыст,

И - в серебре - опал.

Рука, достойная смычка,

Ушедшая в шелка,

Неповторимая рука,

Прекрасная рука

Четыре дня спустя Цветаева написала девятое стихотворение из цикла "Подруга", в котором сильнее всего выражается ее страстная любовь и влечение к Парнок:

Сердце сразу сказало: "Милая!"

Все тебе наугад простила я,

Ничего не знав, - даже имени!

О, люби меня, о, люби меня!

К этому зимнему периоду восторженной любви относится, пожалуй, невозможное, зато психологически понятное желание Цветаевой иметь ребенка от Парнок. Она оправдывала такое дикое желание тем, что в нем было выражено "нормальное" материнское чувство, но нетрудно видеть в таких самооправданиях подспудное ощущение виновности, вызванное чистым, ни к чему не обязывающим удовольствием, которое она получала от своей "ненормальной" любви к Парнок.

В этом представляется определенная жестокость фантазии Цветаевой по отношению к ее возлюбленной ввиду "отчаяния" Парнок, что она (по медицинским причинам) не может иметь детей. Цветаева косвенно осознает душевную рану Парнок, когда она описывает страх "старшей" перед потерей любви "младшей" и ее ревность ко всем мужчинам, с которыми может встречаться младшая.

Даже в начале весны 1915 г. Парнок очевидно уже начинала "обвинять" Цветаеву в скрытом желании уйти от нее, и в том, что она неизбежно так и сделает из-за того, что Парнок не сможет дать ей то, что она больше всего хотела. Как можно было бы ожидать, ревность Парнок была обращена к мужу Цветаевой, а само существование такой ревности обнаружило слабое место в "черном панцире" подруги. Раз Цветаева поняла, что ее "язвительная и жгучая леди" уязвима, разыгралась ее "воля к власти". Невозможное желание Цветаевой скоро стало навязчивой идеей.

С одной стороны, женственное начало Цветаевой желало ребенка от Парнок, с другой, - ее "мужская" роль объяснялась другой причиной: Цветаева, как Пигмалион в мифе, захотела открыть миру еще скрытого гения в своей Галатее (Парнок). Творческая воля Цветаевой, жаждущая созидания подруги, как произведения искусства, и столь напоминающая устремление Вирджинии Вульф к выдумке ее подруги, Виты Саквил-Уэст, в романе "Орландо", не могла не столкнуться с не менее сильной волей Парнок, жаждущей самосозидания. Несмотря на свои еще скромные успехи в поэзии, Парнок не хотела уступать своей молодой возлюбленной роль Пигмалиона. Она ведь никогда не допускала, чтобы кто-нибудь посмел думать, что он "открыл" ее. Последняя строфа девятого стихотворения цикла "Подруга", в которой Цветаева утверждает себя как первооткрывателя "незнакомки" (Парнок) для русской поэзии, вызывала у самой Парнок, пожалуй, амбивалентные чувства:

Все усмешки стихом парируя,

Открываю тебе и миру я

Все, что нам в тебе уготовано,

Незнакомка с челом Бетховена.

К концу января друзья и родные Цветаевой уже потеряли надежду спасти ее от этой страсти. "У Марины [роман] усиленно развивается", написала Волошина Оболенской, "и с такой неудержимой силой, которую ничем остановить уже нельзя. Ей придется перегореть в нем, и Аллах ведает, чем это завершится".

Цветаева, казалось бы, подтверждает это мнение своим поэтическим воспоминанием о первой встрече с Парнок (№10, "Подруга"). В остальных пяти стихотворениях цикла, однако, ощущается враждебность к Парнок из-за ее "треклятой страсти". Эти стихи наводят на мысль, что весной Цветаева уже начала выздоравливать от своих "ожогов" и поэтому чувствует боль.

Открытие Парнок для себя Сафо совпадало с началом ее романа с Цветаевой, так что вовсе не удивительно, что первые ее сафические подражания тематически связаны с отдельными моментами в их отношениях. Стихотворение "Девочкой маленькой..". имеет двух адресаток, Сафо и Цветаеву, и трактует о трех взаимосвязанных романах: во-первых, роман Сафо с Аттидой, "маленькой девочкой", к которой, по традиционной точке зрения, обращено это одностишье Сафо; во-вторых, роман Сафо с лирическим я Парнок ее "одностишья стрелой Сафо пронзила", и она творчески возжелала и полюбила Сафо; и, в-третьих, роман Парнок с Цветаевой, являющейся "маленькой девочкой" и возлюбленной Парнок.

Пронзенное стрелой Сафо, лирическое я размышляет над спящей своей подругой:

"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою" -

Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!

Ночью задумалась я над курчавой головкою,

Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя,-

В стихотворении Парнок архаическое одностишье Сафо играет роль лирического рефрена, вызывающего различные воспоминания интимного характера: "Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою", "Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком" - упоминание, может быть, свидания 22-го октября, когда у Цветаевой составилось впечатление, что "все дьявольски наоборот!" К этому времени и относится девичье удовольствие Марины ее "обновкою", когда "в дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: / Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, - ". И наконец, самое последнее воспоминание Парнок, уже повторявшееся после этого, о цветаевской неге и недевичьей ковкости "под ударом любви":

Но под ударом любви ты - что золото ковкое

Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,

Где словно смерть провела снеговою пуховкою...

Благодарю и за то, сладостная, что в те дни

"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою".

Восторженное настроение этого стихотворения противоречит далеко не гармоничным отношениям подруг, которые отражены в двух других стихотворениях, написанных Парнок зимой 1915 г.: "Узорами заволокло мое окно" и "Этот вечер был тускло-палевый". Пятого февраля Парнок послала оба стихотворения золовке Цветаевой, Лиле Эфрон, которая их попросила. Ни в одном, ни в другом стихотворении нет указания на специфическую адресатку, но в обоих есть детали, касающиеся той части Москвы, где жили Парнок и Цветаева во время своего романа: вывеска Жорж Блока (№ 56) была видна из окна квартиры в доме в Хлебном переулке, где жила Парнок, и кинотеатр "Унион", который упоминается в стихотворении "Этот вечер был тускло-палевый", находился очень близко, у Никитских ворот.

Оба эти стихотворения можно считать своего рода предшественниками зрелой лирической стихии Парнок: трактовка сафической любви в недекадентском, слегка романтическом, разговорном стиле. Стилистически и тематически они представляют собой разительный контраст со стилизованной и анахронической сафической трактовкой подобной же темы в стихотворении "Девочкой маленькой.". Стихотворение "Узорами заволокло мое окно" выражает, как легко можно представить себе, одно из типических болезненных настроений Парнок после ссоры со Цветаевой:

Узорами заволокло

Мое окно.- О, день разлуки! -

Я на шершавое стекло

Кладу тоскующие руки.

Гляжу на первый стужи дар

Опустошенными глазами,

Как тает ледяной муар

И расползается слезами.

Ограду перерос сугроб,

Махровей иней и пушистей,

И садик - как парчовый гроб

Под серебром бахром и кистей..

Никто не едет, не идет,

И телефон молчит жестоко.

Гадаю - нечет или чет? -

По буквам вывески Жорж Блока

В стихотворении "Этот вечер был тускло-палевый" городской пейзаж также, как и в "Узорами заволокло...", выражает эмоциональное состояние подруг, которые поссорились в конце любовного свидания. Чувство отчужденности продолжается и в кинотеатре, куда подруги пошли по желанию адресатки:

Этот вечер был тускло-палевый, -

Для меня был огненный он.

Этим вечером, как пожелали вы,

Мы вошли в театр "Унион".

Помню руки, от счастья слабые,

Жилки - веточки синевы.

Чтоб коснуться руки не могла бы я,

Натянули перчатки вы.

Ах, опять подошли так близко вы,

И опять свернули с пути!

Стало ясно мне: как ни подыскивай,

Слова верного не найти.

Я сказала- "Во мраке карие

И чужие ваши глаза.".

Вальс тянулся и виды Швейцарии -

На горах турист и коза.

Улыбнулась, - вы не ответили...

Человек не во всем ли прав!

И тихонько, чтоб вы не заметили,

Я погладила ваш рукав.

За день до того, как Парнок отослала эти два стихотворения Лиле Эфрон, к ней неожиданно пришла Волошина, забота которой о Цветаевой наконец заставила ее устроить очную ставку с той, кто, ей казалось, должен был отвечать за всю ее и маринину тревогу. Ушла Пра от Парнок, немного иначе понимая, как обстоят дела, чем когда она пришла, как она на другой день написала Оболенской: ".. Я вчера была у Сони и проговорили мы с ней много часов, и было у нее в речах много провалов, которые коробили меня, и были минуты в разговорах, когда мне было стыдно за себя за то, что я говорила о ней с другими людьми, осуждая ее, или изрекала холодно безапелляционные приговоры, достойные палача".

София Парнок

Спустя два дня Парнок написала стихотворение, которое предсказывает лирическому я "неотвратимую гибель" на том пути, который избрало ее сердце:

Снова знак к отплытию нам дан!

Дикой ночью из пристани мы выбыли.

Снова сердце - сумасшедший капитан -

Правит парус к неотвратимой гибели.

Вихри шар луны пустили в пляс

И тяжелые валы окрест взлохматили...

Помолись о нераскаянных, о нас,

О поэт, о, спутник всех искателей!

Однажды в письме к Гуревич Парнок высказалась о себе как об "искателе", который "много потратил и времени и сил" на поиски "действенного" общения и человека, с которым она может делиться своей жизнью. Кажется, что уже в начале февраля 1915 г. она поняла, что и Цветаева не будет тем человеком.

К концу этого месяца Цветаева тоже начинает выражать амбивалентные чувства о своих с Парнок отношениях. Одиннадцатое стихотворение цикла "Подруга" просто пронизано раздражением и враждебностью избалованного ребенка. Если Парнок страдала из-за ее преданности мужу, фантазии о ребенке, которого не могла ей дать, и ее флирта с мужчинами, то Цветаева ревновала Парнок к другим ее подругам и особенно - к ее репутации человека, известного своими "вдохновенными соблазнами", как упомянула Цветаева в первом стихотворении "Подруги". Цветаева подозревала, что у Парнок были романы с другими, когда она с ней была в связи, хотя этому нет свидетельств после того, как Парнок поссорилась с Ираидой Альбрехт. В одиннадцатом стихотворении "Подруги" Цветаева обнаруживает свое желание превзойти Парнок искусством измены:

Все глаза под солнцем жгучи,

День не равен дню.

Говорю тебе на случай,

Если изменю...

В том же стихотворении, однако, она говорит, что "чьи б не целовала губы" "в любовный час", она остается полностью предана Парнок, столь же предана, как была немецкая писательница Беттина Арним верна своей подруге-поэтессе, Каролине фон Гендероде. В последней строфе стихотворения Цветаева цитирует беттинину клятву вечной верности Каролине в фразе: "... - только свистни под моим окном".

Бурные отношения продолжались весной в то же время, когда разгоралась лирическая дуэль между поэтами-подругами. Как и раньше, Цветаева переходила в наступление, а Парнок парировала лирические и душевные "втычки" своей "маленькой девочки" большей частью молчанием, а однажды сонетом ("Следила ты за играми мальчишек"). Цветаеву угнетала Парнок своей "треклятой страстью...", требующей "расплаты за случайный вздох" ("Подруга"), но больше всего ее злило то, что она была в плену у собственной жажды, возбужденной Парнок, "опаленных и палящих роковых ртов", как она (Цветаева) писала в стихотворении 14-го марта.

Судя по тринадцатому стихотворению в "Подруге", написанному в конце апреля, Цветаева иногда чувствовала себя несчастной, что она Парнок "встретила на своем пути". Она и уважала и ненавидела подругу за то, что ее

Глаза - кого, кого-то

Взглядом не дарят:

Требующая отчета

За случайный взгляд.

Все-таки в том же самом стихотворении Цветаева настаивает на том, что даже "в канун разлуки" - она тоже предсказывала конец романа с Парнок почти с самого его начала - она повторит, "что любила эти руки / Властные твои".

Этой весной Цветаева считает себя "спартанским ребенком", который полностью находится во власти старшей роковой женщины, имя которой - "как душный цветок", у которой "волосы, как шлем" ("Подруга"). Устав от вечно "требующей отчета и расплаты" подруги, Цветаева начинает бросать камни в Парнок, выражая страх и злое предчувствие, что ее "героиня шекспировской трагедии" неизменно уйдет от нее к своей судьбе. И Цветаева хотела "выпытать., у зеркала", "куда Вам [Парнок] путь и где пристанище" ("Подруга").

После одной из частых с Парнок ссор, Цветаева задала взбучку подруге и всем близким, слишком - как ей казалось - нагружающим ее эмоциональными требованиями, в стихотворении, написанном 6-го мая, которое было исключено из окончательного состава цикла "Подруга":

Вспомяните: всех голов мне дороже

Волосок один своей головы.

И идите себе... Вы тоже,

И Вы тоже, и Вы.

Разлюбите меня, все разлюбите!

Стерегите не меня поутру,

Чтоб могла я спокойно выйти

Постоять на ветру.

Лирический поток цветаевских враждебных чувств наконец вызвал ответную реакцию Парнок, хотя и весьма умеренную, в "Сонете", написанном 9-го мая:

Следила ты за играми мальчишек,

Улыбчивую куклу отклоня.

Из колыбели прямо на коня

Неистовства тебя стремил излишек.

Года прошли, властолюбивых вспышек

Своею тенью злой не затемня

В душе твоей - как мало ей меня,

Беттина Арним и Марина Мнишек!

Гляжу на пепел и огонь кудрей,

На руки, королевских рук щедрей, -

И красок нету на моей палитре!

Ты, проходящая к своей судьбе!

Где всходит солнце, равное тебе?

Где Гете твой и где твой Лже-Димитрий?

По материалам книги Д. Л. Бургин "София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо"

«Любить только мужчин - какая скука!» Две любви Марины Цветаевой

У Марины Цветаевой в жизни было две больших любви по имени Софья. Одну она называла только Соней. Вторую - только Сонечкой. Может быть, чтобы та не напоминала первую. Так случилось, что Цветаевой суждено было обеих пережить. И обеих - ненадолго. Эти страницы жизни поэтессы долгое время оставались неизвестными, Из ложного стыда или недостатка фактов, только в основном биографы тщательно обходили их стороной. Цветаева же никогда не была ханжой, и никогда "общественное мнение" не влияло на ее поведение - ей было тесно быть хоть чем-нибудь очерченной. Ей часто говорили: "Марина, так никто не делает!" И слышали в ответ: "А я - Кто!" до елабужской петли 31 августа 1941 года - все по-своему. Может быть, если бы не эта черта ее характера, не было бы многих дивных поэм и стихов. В том числе и порожденных Любовью.

"НЕЗНАКОМКА С ЧЕЛОМ БЕТХОВЕНА"

С фотографии смотрит молодая женщина - лицо не особенно красивое, но властное. Тяжелый "лермонтовский" взгляд, резко очерченный подбородок, твердая линия рта, выпуклый крутой лоб. Это - Софья Яковлевна Парнок, поэтесса и литературный критик. Более полутора лет она заменяла Цветаевой весь мир, и они обе вдохновляли друг друга на творчество. Она была старше Цветаевой на семь лет. Рано лишившись матери, Парнок с детства чувствовала неприязнь к отцу и искала утешение в подругах. Ее первый роман с Надеждой Поляковой, однако, кончился несчастливо. Тогда она вышла замуж за человека, который оказался единственным мужчиной в ее жизни - литератора Владимира Волькенштейна. Этот брак не сложился и очень скоро распался по инициативе Парнок. Она стала пробивать себе дорогу в литературу и жизнь сама. И... с помощью любимых подруг.

С Цветаевой они познакомились в начале октября 1914 года. Чувство вспыхнуло внезапно, что называется, с первого взгляда. Чем она покорила Марину - неженской силой, остротой ума, волевым взором, какой-то трагической безысходностью в лице?.. Через несколько дней после встречи Цветаева увидела Парнок в компании молодой женщины. Они весело катили куда-то на извозчике. Буря эмоций овладела душой Марины. Придя домой, она написала стихотворение, в котором утверждала себя на первом и единственном месте в сердце Парнок. Она не ошиблась в том, что глубоко тронула душу Сони. Осознав серьезность нового чувства, та порвала с прежней подругой, переехала на новую квартиру на Арбате, и Цветаева стала ее частым гостем.

Чувство было глубоко взаимным. Парнок отвечала Цветаевой не менее пылкой любовью, доходящей до последней рани, до страстного исступления, до терзаний. Зимой 1915 года, бросив все, Цветаева уехала с Парнок отдыхать в Ростов Великий, сняв там номер в местной монастырской гостинице. Тем же летом подруги отправляются в Коктебель в гости к Волошину, а оттуда - в малороссийские Святые горы.

Они были чем-то похожи, может быть, силой характера. Но в остальном сильно отличались друг от друга, даже в одежде. Марина одевалась ярко, в разноцветные блузки, Парнок - только в строгие, белые, из бумажной материи, чтобы было как можно меньше дамского. Цветаева ощущала себя в их отношениях маленьким ребенком, нуждающимся в защите сильной, заботливой и ласковой матери. И Парнок эту свою роль чувствовала:

Любимой поэтессой самой Парнок была, кстати, древнегреческая Сафо, жившая на острове Лесбос в VII веке до нашей эры. Ее привлекали и несчастная любовь, и трагическая смерть роковой гречанки - от сердечных мук она бросилась с высокой скалы...

А как же отнесся к сердечной страсти Цветаевой ее муж Сергей Эфрон, за которого она вышла по сильной, самозабвенной любви зимой 1912 года, когда ей было двадцать лет? Он старался переждать это увлечение, поняв всю его серьезность, не мешал подругам и тщательно избегал показываться им на глаза. В конце концов он ушел братом милосердия на действующий фронт первой мировой войны. Цветаева продолжала сильно любить его и в то же время не могла жить без Парнок. Она очень страдала от такой душевной раздвоенности и была не в силах что-либо сделать. Только в июне 1921 года, когда уже давно все было кончено, она написала строчки, в которых выразилась ясно: "Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное - какая скука!"

В любви Цветаевой и Парнок с самого начала была обреченность на трагический исход. Обе поэтессы, испытывая поначалу огромное счастье друг от друга, в глубине души сразу почувствовали, что в итоге должны будут разойтись. Уже к осени 1915 года все повисло на волоске. Парнок вздыхала о новой "роковой госпоже", которую она намеревалась где-то встретить, Цветаева в стихах у ж е давно предупреждала ее, что "твоя душа мне встала поперек души". Нужна была только искра, чтобы эта бочка с порохом взорвалась. Как всегда в подобных случаях, повод оказался ничтожным.

Однажды Цветаева собралась на литературный вечер. У Парнок сильно болела голова, а в такие минуты она становилась невыносимой. Она ни за что не хотела отпускать от себя подругу. После долгих уговоров Цветаева все же уехала, но, приехав на вечер, тут же заторопилась обратно, предчувствуя, какая буря ожидает ее дома. Ее долго уговаривали остаться, но Марина оказалась непреклонна. Но когда она вернулась, то застала подругу... мирно спящей. Это переполнило чашу терпения. И через двадцать лет Цветаева говорила, что никогда не простит Парнок того, что тогда не осталась из-за нее на вечере. Трещины в отношениях превратились в один большой зияющий провал.

Окончательный разрыв произошел позже - зимой 1916 года. В феврале в Москву приехал Мандельштам, и Марина два дня пробродила с ним по улицам, родного города. Когда Цветаева пришла на Арбат к Парнок, выяснилось, что за "два мандельштамовских дня" все было кончено: "У той на постели уже сидела другая - очень большая, толстая, черная". Она молча развернулась и ушла.

С этого дня Цветаева стала тщательно вычеркивать из памяти все, что было связано с Парнок. Более того, Марина говорила, что даже о ее смерти не пожалела бы ни секунды, и действительно приняла сообщение о кончине бывшей подруги на первый взгляд равнодушно. И тем не менее, это было всего лишь бегство от собственной памяти: Парнок оставила в ее душе глубочайший след, стереть который поэтесса так и не смогла.

А что же сама Парнок? У нее было еще несколько романов, последний - уже перед самой смертью, когда поэтесса была тяжело больна. Ее "седой музой" стала Нина Веденеева, героиня последнего цикла ее стихов. Сердце Парнок буквально не выдержало переживаний закатной любви. На руках Веденеевой она и умерла в августе 1933 ода. Но до конца своей жизни она тоже хранила память о Цветаевой. Фотография Марины всегда стояла на столике у ее постели.

"ИНФАНТА"

Так Цветаева называла юную Сонечку Голлидэй, сравнивая ее с персонажем одной пьесы. Она была известной актрисой Художественного театра, которым руководил Евгений Вахтангов. Ей прочили блестящее будущее на русской сцене - ее талант был, по общему признанию, огромным. В жизни - ребенок, инфанта, на сцене она превращалась во всевластную леди. Ум у Сонечки, по выражению Цветаевой, никогда не ложился спать.

Видимо, это и привлекло Поэтессу к Актрисе. Они познакомились весной 1919 года, когда Цветаевой было 27, а Сонечке - 23. "Передо мною маленькая девочка... С

двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною - живой пожар... И взгляд из этого пожара - такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!" - вспоминала позднее поэтесса.

Они подружились, если не сказать об этой дружбе гораздо большего. Чувство Цветаевой к Голлидэй было совсем другое, чем к Парнок. Здесь она ощущала себя скорее старшей сестрой, защитницей, наперсницей, и берегла свою подругу, как величайшую в мире ценность. Они понимали друг друга с полуслова, даже-совсем без слов, настолько породнились их души. Голлидэй не любила, когда Цветаеву называли поэтессой или гением, хотя преклонялась перед ее творчеством. "Перед вами, Марина, перед тем, что есть -вы, все ваши стихи - такая чу-уточка, такая жалкая кроха", - говорила она ей. И та еще больше восхищалась своей Сонечкой.

Эта любовь длилась тоже недолго. Там не было ни ссор, ни взаимных терзаний, ни измен... Но когда Цветаева дарила Сонечке столь желанное ею коралловое ожерелье, она уже чувствовала, что дело идет к разлуке, и хотела сделать прощальный дар.

Действительно, скоро Голлидэй надолго уехала на гастроли со студией. Однажды, вернувшись на какой-то час в Москву, она забежала к Цветаевой и снова уехала. Больше они не виделись. Сонечка просто так больше и не пришла, и Цветаева не стала ее разыскивать. Она поняла все - Сонечка ушла от нее в свою женскую судьбу, полюбив другого так, как положил людям Бог: "Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого - и любить его одного до самой смерти".

Несмотря на свое безмолвное исчезновение, Голлидэй оставила о себе в душе Цветаевой совсем другую - добрую - память и любовь. Дышащая нежностью "Повесть о Сонечке" написана Цветаевой в конце 30-х годов - она села за письменный стол, узнав о смерти Голлидэй.

Голлидэй вышла замуж за директора провинциального театра и до своей смерти жила в провинции. Стать знаменитой актрисой ей было не суждено - уехав из Москвы, она обрекла себя на забвение, и если бы не Цветаева, о Голлидэй знали бы сейчас только историки русского театра. Она по-прежнему обожала сцену, и даже когда начались жестокие боли в желудке - Голлидэй заболела раком, - она продолжала играть, а за кулисами ее все время ждала горячая грелка. Четыре года она прожила на гомеопатических снадобьях, которые облегчили ей страдания, а потом выяснилось, что операцию делать поздно. Голлидэй об этом так и не узнала - полная радужных планов, она тихо скончалась во сне. Ее смерть наступила летом 1935 года, Цветаевой сообщили о ней только в 37-ом...

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Арестованного ранее Эфрона убили в августе 1941 года. Ходили слухи, что на допросе его собственноручно застрелил сам Берия. Он чем-то сильно оскорбил Эфрона, и тот в гневе схватил тяжелую крышку чернильницы, чтобы запустить ею в обидчика, но пуля опередила его.

Цветаева вряд ли успела узнать о гибели мужа. Еще в начале августа она с сыном Муром уехала из Москвы в эвакуацию и после долгих мытарств оказалась в Богом забытой Елабуге. Работы не было, жить было нечем и не на что, поэтессе даже предложили стирать чье-то грязное белье. В итоге она не выдержала издевательств и повесилась.

В 1992 году, когда отмечали 100-летие со дня рождения Марины Цветаевой, патриарх Алексий II совершил отпевание Цветаевой. Некоторые правоверные отнеслись к этому событию, мягко говоря, изумленно - отпевать самоубийцу! На вопрос: "Что позволило сделать исключение для Цветаевой?" -патриарх ответил: "Любовь народная". И больше не добавил ни слова.

Цветаева без глянца Фокин Павел Евгеньевич

1914–1916 «Подруга» (София Парнок)

«Подруга» (София Парнок)

Майя Кудашева-Роллан. В записи В. Лосской:

У Крандиевской Марина познакомилась с Софьей Парнок. Это тема ее стихов «Подруга»… Мне кажется, что это было чисто физическое увлечение.

Я думаю, когда Марина вышла замуж за Сережу Эфрона, это была обычная любовь между мужчиной и женщиной и, как вы знаете, в таких случаях женщина ничего не испытывает.

А в любви между женщинами - другое. Женщины умеют дать другу все почувствовать: «жуир»… и с Софьей Парнок у Марины было чисто физическое увлечение. Но, как бывает, ввиду того, что это было только физическое, Марина потом Софью возненавидела…

На самом деле Софья Парнок открыла Марине, что такое физическая любовь, отсюда ее охлаждение и ненависть потом.

Марина женщин вообще любила, так же как и мужчин. А в любви к Софье Парнок - любовь Сафо. Остались только стихи. И один стих о Сафо:

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкой…»

Но у нее было тяготение к женщинам: в Сарру Бернар в Париже была настоящая влюбленность. Когда Марина была в Париже, она ее поджидала у выхода из театра, бросала ей под ноги цветы и т. д. <…>

Я сама не люблю женщин, они завистливые, она же была не такая, она не завидовала, она их любила .

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886–1939), поэт, литературный критик, историк литературы. С 1922 г. в эмиграции. Постоянный автор газеты «Возрождение» (Париж):

Среднего, скорее даже небольшого роста, с белокурыми волосами, зачесанными на косой пробор и на затылке связанными простым узлом; с бледным лицом, которое, казалось, никогда не было молодо, София Яковлевна не была хороша собой. Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых, выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, «лермонтовском» взгляде, в повороте головы, слегка надменном, незвучном, но мягком, довольно низком голосе. Ее суждения были независимы, разговор прям.

Петр Петрович Сувчинский (1892–1985), музыковед, философ, один из основателей евразийского движения. В записи В. Лосской:

Первое мое воспоминание о ней относится к 14-му или 16-му году приблизительно. Я в Москве издавал журнал, который назывался «Музыкальный современник», с Римским-Корсаковым. Его жену звали Юлия Лазаревна Вайсберг. Два раза я был приглашен к ним на такие очень странные сеансы. Марина Цветаева тогда считалась лесбиянкой, и там, на этих сеансах, я два раза ее видел. Она приходила с поэтом Софьей Парнок. Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папиросу. Для меня она была тогда «une lesbienne classique». Кто из них доминировал? Что писала Софья Парнок? Не знаю .

Анастасия Ивановна Цветаева:

Лето. <…> Мы сидим на террасе максиного дома (М. Волошина в Коктебеле. - Сост.), на открытом воздухе. Было нас - не помню точно - двенадцать-пятнадцать человек. Сегодня будет читать Соня Парнок. Марина высоко ставила поэзию Парнок, ее кованый стих, ее владение инструментовкой. Мы все, тогда жившие в Коктебеле, часто просили ее стихов.

Ну, хорошо, - говорит Соня Парнок, - буду читать, голова не болит сегодня. - И, помедлив: - Что прочесть? - произносит она своим живым, как медленно набегающая волна голосом (нет, не так - какая-то пушистость в голосе, что-то от движенья ее тяжелой от волос головы на высокой шее и от смычка по пчелиному звуку струны, смычка по виолончели…).

К чему узор! - говорит просяще Марина. - Мое любимое!

И, кивнув ей, Соня впадает в ее желание:

К чему узор расцвечивает пёстро?

Нет упоения сильней, чем в ритме.

Два акта перед бурным болеро

Пускай оркестр гремучий повторит мне.

Не поцелуй, - предпоцелуйный миг,

Не музыка, а то, что перед нею, -

Яд предвкушений в кровь мою проник,

И загораюсь я и леденею. <…>

Мы просим еще. <…>

Соня, еще одно! - говорит Марина. - Нас еще не зовут, скажите еще одно!

Тогда Соня, встав, бегло поправив «шлем» темнорыжей прически, тем давая знать, что последнее, на ходу, в шутку почти что:

Блеснут ли мне спасительные дали,

Пойду ль ко дну

Одну судьбу мою Вы разгадали,

Но лишь одну.

Щелкнул портсигар. Соня устала? Ее низкий голос, чуть хриплый: - Идем ужинать?

Тонкие пальцы с перстнем несут ко рту мундштук с папиросой - затяжка, клуб дыма. (А как часто над высоким великолепным лбом, скрыв короною змею косы, - белизна смоченного в воде полотенца - от частой головной боли!) <…>

Маринина дружба с Софьей Яковлевной Парнок продолжалась. Они появлялись вместе на литературных вечерах, увлекались стихами друг друга. И каждое новое стихотворение одной из них встречалось двойной радостью. Марина была много моложе Сони, но Соня прекрасно понимала, какой поэт вырастает из Марины.

Как эффектны, как хороши они были вдвоем: Марина - выше, стройнее, с пышной, как цветок, головой, в платье старинной моды - узком в талии, широком внизу. Соня - чуть ниже, тяжелоглазая, в вязаной куртке с отложным воротником. <…>

Я была в восторге от Сони. И не только стихами ее я, как и все вокруг, восхищалась, вся она, каждым движением своим, заразительностью веселья, необычайной силой сочувствия каждому огорчению рядом, способностью войти в любую судьбу, всё отдать, всё повернуть в своем дне, с размаху, на себя не оглядываясь, неуемная страсть - помочь. И сама Соня была подобна какому-то произведению искусства, словно - оживший портрет первоклассного мастера, - оживший, - чудо природы! Побыв полдня с ней, в стихии ее понимания, ее юмора, ее смеха, ее самоотдачи - от нее выходил как после симфонического концерта, потрясенный тем, что есть на свете - такое .

Елизавета Яковлевна Тараховская:

Однажды она, Вера Инбер и моя сестра Софья Парнок гадали о своей судьбе, наугад отыскивая строчку стихов. На долю Марины выпало слово «плаха» .

ГЛАВА 20 1914-1916 Наши муки в Германии – Возвращение в Россию через Копенгаген и Финляндию – Рождение дочери – Отцова миссия за границей – Мимолетное губернаторство – Положение ухудшается – Распутин должен исчезнуть В июле мы приехали в Киссинген. Атмосфера в Германии